невольно растерялись. Шорох в небе, оглушительный грохот, смерч осколков – все это было что-то новое в их положении.

– Откель это? – спросил гренадер Хренов, вертя головой.

Между тем среди турок царило почти праздничное настроение; они вместе с семьями, забрав детей и старух, рассаживались в ленивых позах поодаль от цитадели, словно перед началом любопытного зрелища.

– Приятно играть свою роль, когда видишь перед собой таких искушенных зрителей, – сказал Карабанов.

Некрасов положил на плечо сотника руку:

– Я хочу предложить вам половинку чурека.

– Где вы достали такую роскошь?

– О, не спрашивайте, Карабанов: оказывается, кто-то из солдат наших побывал этой же ночью на майдане.

Они жевали вкусный чурек.

Смотрели в бойницу.

Турки смотрели на них.

– Любопытно, – заметил Андрей.

– Что? – спросил Некрасов.

– А вот… все это!..

Почти обвал, почти конец света, в палевом едком дыму, в грохоте и пламени, лопнул первый снаряд, и стены крепости, эти древние стены, в граните сером, в мраморе розовом, эти стены покачнулись вдруг…

Карабанов стоял у стены и видел, как в медленно оседающей пыли постепенно начинают проступать перед ним очертания лица Некрасова.

– Вы живы? – спросил его штабс-капитан.

– Пока – да… Но, кажется, это последний чурек, которым я закусываю свою грешную жизнь!

– А, судьба! – отмахнулся Некрасов.

– Верно. А у судьбы – длинная седая борода, и вы меня учили каждый раз плевать ей в эту бороду…

На дворе, из-под обрушенных сверху камней и обломков стены, санитары вытаскивали воющих от боли и страха раненых. За фасами крепости раздавались раскаты вражеского смеха: турки восторженно переживали результат первого попадания.

Клюгенау в злости скрипнул зубами:

– У-у, проклятые!

– Турки-то, ваше благородие? – спросил солдат.

– При чем здесь турки? Немцы…

Потресов доложил Штоквицу:

– Третье орудие – вот главная цель их, как мне кажется. Я уже велел закидать его мешками, чтобы скрыть блеск металла, иначе им удобно целиться… Но сам я не могу отыскать, откуда ведется огонь.

– Ищите, майор, ищите…

Господин Альфред фон Крупп знал, за что берет деньги, когда продает свои пушки «сербоглотам», как он называл турок в веселую минуту. Да, международные промышленные выставки недаром отмечали высокое качество германского идола: еще один выстрел, и стена мечети осела книзу.

– Проклятая немчура! – ругался Клюгенау. – Так и жди от нее пакостей…

– Есть! – крикнули с минарета.

Где-то в отдалении, на чудовищной дистанции, среди взбаламученного моря всадников пыхнуло белым дымком.

Снова – взрыв, и еще не осели поднятая кверху земля и обломки, как Потресов велел развернуть орудие. Санитары притащили из госпиталя носилки, на которых лежал Кирюха Постный.

– Мне бы, – сказал канонир, – дозвольте…

И махнули рукой:

– Дозволяем!..

Отошли в сторону, чтобы не мешать артиллеристам. Кирюха, привстав с носилок, со стоном присел возле прицела. Хобот орудия дрогнул, и турки за стенами крепости снова разразились веселым хохотом.

– Пущай, – сказал Кирюха, – я свое дело знаю…

– Только попади, – умоляюще сказал Штоквиц, – и Георгиевский крест тебе обеспечен. В офицеры выведем! Человеком станешь!

Притихли и турки за стенами.

– Пали!

Снаряд улетел, и ветер донес хлопок разрыва.

– Мимо, – сказал Потресов.

Кирюху корчило от боли, а турки вдруг снова стали хохотать, но теперь они смеялись уже над ним.

– Пущай, пущай, – сказал канонир, – они мне помешать не могут… высоту прицела я взял хорошо!

Штоквиц опустил бинокль:

– Верно, не хватает дать отклонение!

Дистанция в две тысячи сто пятьдесят сажен – дистанция немалая, и это все понимали. Рысьи глаза канонира ощупали даль, велел Кирюха подбить станок – еще ударить, правей, чуть-чуть, – так…

– Братцы… пали!

При выстреле его отшибло назад, и он сунулся ничком на носилки. Его не уносили пока. Ждали.

– Тама! – закричали с минарета.

Крупповское орудие было разбито, и турки, подгоняя своих детей, жен и старух, стали разбредаться от крепости. Спектакль закончился для них неудачно.

– Дайте еще, – велел Потресов, – две бомбы, и хватит!

– Несите меня, братцы… – Кирюха закрыл глаза. – Несите!

Штоквиц хрипло выдохнул воздух.

– Уф, вот это да! – сказал он. – Чем бы все это кончилось, я не знаю, но господин Крупп не такой уж милый человек, как о нем пишут столичные немцы!

Он поманил к себе Хаджи-Джамал-бека:

– Что в городе?

– Хорошо, – ответил лазутчик. – На майдане птичий молока много. Русский барышень гулял…

– Приготовься, – наказал ему Штоквиц сурово. – Завтра я пошлю к Тер-Гукасову еще одного человека, и ты проводишь его до Чингильского перевала.

– А кого вы думаете послать? – спросил Некрасов.

– Еще не решил. Кого-нибудь из казачья…

Некрасов послушал и обозлился:

– Чего не знаешь, того не болтай, вшивый!

Рассказчик смутился:

– Ваше благородие, за что купил, за то и продаю. Мне эдак-то один купец на ярманке сказывал…

– А ты не все покупай, что продают на ярмарке, – строго заметил Юрий Тимофеевич. – Паче того, у купцов наших! Они в Замоскворечье да на Плющихе пузо растят и не могут знать того, какой чудесный народ живет в Болгарии!

Хренов, недолго думая, дал рассказчику затрещину.

– Скусил? – промолвил старик.

Солдат – ничего, шапчонку поправил, утерся.

– Оно, конешно… Откуда знать-то им? Сам я тоже почти как из купцов. Коробейным делом промышлял. Но до Болгарии далече, не доходил я туды… А знать бы любопытно!

Некрасов понял, что сейчас нельзя повернуться и уйти, лучше довести разговор до конца.

– Вот мы, – сказал он, – терпим тут. Голодные, грязные, паршой покрылись. Непонятливых-то среди нас мало: всякий знает, за что! На этот раз не из-под палки воевать шли… Но, может, есть и такие, которые