то же самое можно сказать и о вторжениях англичан, хотя нельзя не признать, что вам все-таки лучше удавалось массово убивать наших парней, чем нам ваших. А потом ваши пронюхали, где наше слабое место, и просто купили нас со всеми потрохами. Ловко придумано. Только мы так и не простили, что покупатель оказался умней нас; однако теперь-то уж мы не продешевим.

— Вот вы сейчас и хотите очутиться в Европе, так ить?

— Естественно. Из шотландцев получатся отличные европейцы. Когда мы слышим от англичан, как они не хотят, чтоб ими управляли из далекой столицы, где говорят на другом языке, и навязывали им чужую валюту, шотландцу сразу приходит на ум: постойте, да мы же как раз так и жили последние три столетия. Мы это испытали, к этому притерпелись, прошли стажировку. Лондон, Брюссель — какая разница? Лучше быть маленькими и неприметными в потенциальной сверхдержаве, чем в постимперском болоте, где единственное, что случается вовремя, — это поступление корпоративных бонусов.

— Во-во, — сказал Стив.

— Отличная работа, Стив. Очень ценный вклад. Ужасно жалко, мы не сможем тебе заплатить. Просто сердце разрывается.

— Да ладно…

— Только имей в виду, Стив, что люди, чей заговор ты сейчас только что раскрыл, те, которые действительно правят нашей страной, теперь начнут на тебя охоту. Собственно, тебе лучше поскорее смотаться оттуда, где ты сейчас находишься. Извини. Лично я бы поторопился, эти ребята не любят ходить вокруг да около. Известно, что они готовы тут же сцапать всякого, кто своим звонком оповестил об угрозе те немногие силы, что еще остались от нашего так называемого свободного общества. Я не шучу, приятель, и пока они еще… — Тут я нажал на кнопку и отключил от эфира телефонную линию Стива, — Эй Стив? Алло?! Стив?! Стив?!! Стив?!!! Ты… Боже мой, Фил, — произнес я приглушенным, подавленным голосом, — Они таки до него добрались. Бедняга! Так скоро!

— Быстро сработали, — согласился Фил.

— Наверно, пока мы с тобой разговариваем, его уже упаковали в длинный кильт, от макушки до пят, и грузят в фургон «Айрн-брю»[65] с номером, густо заляпанным грязью.

— Да-а-а, — протянул Фил с этим его чудовищно неестественным шотландским акцентом, — Боюсь, Кен, еще прежде, чем угаснет вечерняя заря, он будет чахнуть от завываний волынки на острове Охтермухти.

— Ох, Фил, когда ты так говоришь, у меня возникает чувство, будто я снова дома.

— Чудешно. И што, кто наш шледующий шобеседник?

— Верно, тут дело и правда пахнет заговором, раз некий таинственный стрелочник так и стремится перевести нашу передачу на шотландские рельсы, о чем красноречиво свидетельствует твой голос, с пугающей точностью напоминающий Шона Пертуи[66]. А ну-ка посмотрим… — Я пробежал глазами на своем мониторе список позвонивших, в котором то и дело появлялись все новые и новые имена, — Ага, вот, Ангус. Наконец-то хорошее имечко, — Я кликнул, подключая его телефонную линию. — Ангус, скажи, ты шотландец? Признайся, что да!

— Да, друг, так и есть. Привет. Как дела?

— Превосходно, дела высший сорт. А у тебя?

— Тоже классно. Настрой чудный.

— И для чего же ты так чудно настроился на нашу волну?

— Да так, просто слушал, как вы там, ребята, треплетесь насчет нас и англичан, и подумал, что тот мужик намолол кучу говна.

Бип! Слово «говно» вполне позволяло на нем «бипнуть»; на сей раз это сделал Фил, хотя соответствующая кнопка имелась и у меня. В число других заглушаемых слов входили: «сра-ка» (и варианты), «писька» и «гребаный» (и все производные), «срань» (тоже с вариантами), «говно» («дерьмо» разрешалось), «ублюдок» (туг я выходил из положения, употребляя шотландские разновидности этого слова), «член» (если того требовал контекст) и «стручок» (тоже смотря по контексту). Мы вполне могли успеть «бипнуть», потому что передача выходила в эфир с трехсекундной задержкой. Это теоретически означало, что Фил может «бипнуть» и меня, если я ляпну нечто, способное бросить тень на репутацию радиоканала «В прямом эфире — столица!», а то и привести к судебному разбирательству. Ха-ха.

— Сказано убедительно, Ангус, — заметил я.

— Прошу прощения, друг.

Я взглянул на Фила, сидящего по другую сторону стола.

— Сколько «бипов» сегодня?

— Это первый, — ответил он.

— Не может быть, мы уже семьдесят минут в эфире. Тьфу, пропасть. Как-то мы расслабились. Итак, Ангус, это все, что ты можешь сказать? А еще говорят, будто данная передача известна всей стране своим интеллектуальным уровнем. Аты, Анги, по-честному, не дотягиваешь до этой марки. Или до фунта. Или даже грошика.

— Нет, я только хотел сказать, что если англичанам не хочется стать частью Европы, то и пускай. Но послушайте, разве для нас, шотландцев, это повод тоже отказываться? Пускай они идут своим путем. А мы пойдем нашим. Нам они не нужны. Знаешь, друг, иногда они просто путаются у нас под ногами.

Подобный поворот мысли заставил меня рассмеяться. Фил изобразил обиженного.

— И это я слышу от представителя нации, которая дала нам «Крэнкиз»? [67] — произнес он с негодованием в голосе, — И шоколадный батончик «Марс» во фритюре? Это мы путаемся под ногами у вас!

Я продолжал смеяться.

— Ладно, Ангус, — проговорил я, — понятно, что ты хочешь сказать. Однако мы, то есть шотландцы, можем посмотреть на это дело и с другой стороны, правда? Когда Британская империя представляла собой то, чем стоило гордиться, что мы тогда говорили? «Не надоть, — говорили мы, — забывать, кто именно империю создавал; мы были ее лучшими солдатами, лучшими инженерами и так далее, мы строили для нее корабли и добывали уголь, чтобы они могли плыть. Да, конечно, когда вы, англичане, продвигали цивилизацию в какую-нибудь африканскую глухомань, всем заправлял английский генерал, окруженный фатоватыми всадниками из свиты, заберется куда повыше и голосит: в атаку, мол, хлопцы, но настоящую- то работу как раз делали наши ребята в киль-тах, которые шли в штыковую под звуки волынок». А кстати, я не забыл сказать, что мы изобрели паровую машину и телевизор? Ведь так? Но затем, когда империализм начал становиться бранным словечком, мы запели по-другому: «Пусть крепнет солидарность с черными братьями! Оченно вас понимаем! Эти английские ублюдки пришли в нашу страну хозяйничать раньше, чем в какую-либо другую, да, именно так; так что мы провели под игом империализма три сотни лет. Тотальная эксплуатация. Слямзили у нас паровую машину и телевизор, между прочим».

Где-то на середине моей тирады в мобильнике Ангуса что-то щелкнуло и раздались гудки.

Фил прокомментировал это так:

— Ангус покинул эфир.

— Похоже, что так, — согласился я, поглядывая на студийные часы и вычеркивая карандашом еще один пункт в сценарии, — Итак, завершился очередной раздел нашей передачи, который мы называем «Безумству храбрых», это когда самые отчаянные смельчаки, не боясь оскорблений, звонят, чтобы над ними поиздевался настоящий профессионал. Нам также удалось заполучить кое-какую чрезвычайно важную информацию о всяких штуковинах, которым вам так не хватало, хотя вы об этом ни сном ни духом. А потом — раз уж зашла речь об оскорблениях — послушайте Шегги[68]. Держитесь подальше. Держитесь как можно дальше…

— Какого черта, что ты делаешь?

— А чё? Я передумал. Хочу джина с грипфрутовым соком.

— И ты звонишь Крейгу, чтобы изменить заказ?

— Во-во.

— Да ведь он метрах, блин, в восьми от тебя, — запротестовал я, указывая в сторону бара, — я даже отсюда могу видеть его бритую черепушку…

Дело было еще в августе. Погожим субботним вечером мы сидели на алюминиевых стульях,