Я закапывался в дерьмо все глубже и глубже, купался в жалости к себе, ненавидел всех, никому не доверял, пришел к угнетающему выводу, что в моем чертовом мире нет ничего настоящего, и вдруг встречаю девчонку, которая такая настоящая, что страшно делается. Девчонка, у которой ничего нет. Ни- че-го. Абсолютно ни хрена. И все же, и все же, хоть она просто кожа да кости, мне абсолютно ясно, что в ней больше реальности, чем во всем остальном, что происходило в моей жизни, вместе взятом и помноженном на десять. Настоящая? Эта девчонка настолько настоящая, что у нее есть штык. Более того, штык, который она, по всей видимости, готова пустить в ход.

Ну и разве это не реально?

В общем, я сижу, гляжу, как она курит мои сигареты, и слушаю ее, а мысль о новой миссии моей жизни уже прокралась мне в голову полностью сформированная. Я спасу эту девчонку. Я изменю ее жизнь до неузнаваемости.

Что я могу сказать? Может быть, вы думаете, что я жалок. Может, так и есть. Может быть, мы видим только то, что хотим видеть, и отшвыриваем остальное. Может, мы все носим с собой пьедесталы и озираемся в поисках кого-нибудь, кого можно на них поставить. Может, после того как Джемма спрессовала меня, я хотел увидеть потерянную девчонку, которую смогу полюбить и которая полюбит меня. Может, единственным моим желанием было найти человека, которому можно поверить.

Да, я думаю, именно в этом все и дело. Доверие. Именно оно впервые поставило меня на путь, на котором я стою сейчас и намереваюсь стоять до самого его конца. Эта девчонка не знала, кто я такой. Она не знала, и ей было все равно. Меня это поразило. Назовите меня пресытившимся хнычущим маленьким придурком, если хотите, но не могу передать, насколько мне полегчало от этого.

Более того, она была красивая. Да, я вижу, вы все думаете, что в этом-то все и дело. В Томми вдруг взыграл романтизм на почве страданий, и он захотел ее трахнуть.

Нет, все не так. Дело вовсе не в этом. Я просто говорю, что она красивая. Потому что это правда. Несмотря на то что она была грязная и бледная, и кожа у нее была не в лучшем виде, по ее скулам и обвисшей груди было ясно, что она ужасно исхудала, и, несмотря на все это и не только это, она была красивая. Большие, огромные темные глаза, тонкие черты лица, прелестные маленькие ножки, поджатые под пальто. И… нет, я не знаю, мать вашу. Я знаю только, что, сидя на крыльце и разговаривая с ней, я думал, что она красивая. И я не забуду ее огромные темные глаза на бледном лице до самой смерти.

– Ты правда резко соскочила… в борделе?

– Именно. Йа это сделала.

– Это… знаешь, это просто невероятно, черт возьми.

– Да, йа знайу.

– И что было дальше, после побега?

– Ну, как йа и сказала, йа выцыганила эту одежду у управляйущего «Оксфам» и отправилась начинать новуйу жизнь. Йа впервые избавилась от наряда шлюхи с тех пор, как познакомилась с Франсуа, и чувствовала себя такой легкой и свободной, что, думайу, смогла бы улететь на небо, если бы захотела. Быть чистой, свободной и не трахаться с незнакомцами казалось мне самой высокой вершиной человеческого счастья.

– Знаешь, мне это чувство знакомо, чесслово.

– Йа все время думала о бедняжках, которых йа оставила. Йа подумывала пойти в полицийу, но самое жалкойе заключайется в том, что йа не знайу, где находится притон Голди. Йа просто бежала прочь от него. Йа не смогла бы вернуться по своим следам, даже если бы попыталась.

– Ну и что было дальше? – спросил Томми.

– Вот что йа тебе скажу. Вырваться отсюда нелегко. Йединственнойе, что нужно, это выкарабкаться из йамы туда, куда хочешь попасть. Йа не могу получить работу без удостоверенийа личности, не могу получить удостоверенийе без адреса, не могу получить адреса без удостоверенийа. Это настойащайа «ловушка двадцать два». Лестница йесть, все правильно, но начинайется она со следуйущего этажа. Там и правда есть страховка, но мы, мать нашу, в нее не попадайем.

– И что ты собираешься делать?

– Ну, у меня йесть маленький список Он нигде не записан, потому что у меня нет ручки. Йа не помню, когда в последний раз что-нибудь писала. И не знайу умею ли йа все йеще писать! Он у меня в голове, вот, и номер один, самое главное, – это оставаться чистой. Йа точно знайу, что отказ от наркотиков не обязательно означайет, что попадайешь на ту планету, с которой упала, но если ты на игле, то пути туда точно нет. Так что нужно оставаться чистой.

– Ну, ты доказала, что можешь это. В смысле, ничего ужаснее резкого соскока просто не бывает. Или, по крайней мере, в твоем случае.

– Йа вижу, что ты не врал насчет количества ночей, которыйе ты провел на улицах. Холод зверский, поверь мне, даже сейчас, в майе. Холодно и очень одиноко. Йа не могу передать, с каким удовольствийем йа бы вчера ночью свернулась калачиком на этом крыльце и укололась. Боже мой, это бы скрасило длинныие, одинокиие, ужасныие часы, этточно. Но йа не должна, и, если йа хочу убраться с улицы, йа должна оставаться чистой.

– И что у тебя дальше в списке?

Томми посмотрел на часы над прилавком. Час тридцать. Через двадцать часов, или около того, Джесси сможет написать в своем списке: «Упорхнуть в рай с рок-звездой» – и вычеркнуть все остальное.

– Дело в том, что я не передумал. Ни в коем разе. Я утверждался в своем намерении с каждой секундой, что я проводил с Джесси. Я не говорю, что это была любовь с первого взгляда, или типа того, потому что, если честно, я понятия не имею, что это такое. Это было просто обязательство. Эмоциональное обязательство, и, если хотите смеяться над этим, ладно, смейтесь. Можете не сомневаться, я не раз