— Но если ты сам, будучи наследником Кубла-хана, не знаешь, кто мог это сделать… Значит, мне понадобится машина. А она у Тогана, просто он боится её использовать. Пока боится.

Покинув Темуровы покои тем же путём, каким проник туда, Марко, пригнувшись, бежал по осыпающемуся краю арычка, стараясь не замочить чувяков, чтобы не чавкали при каждом шаге. Внезапно он услышал какой-то отчётливый тёплый шорох за левым плечом, совсем рядом. Потянув меч из ножен, он обернулся на плеск, всё ещё продолжая бежать, и увидел, как по воде рядом с ним бежит Пэй Пэй. Живая. Марко вскрикнул и остановился как вкопанный. Он медлил лишь одно мгновение, а потом резко бросился к ней, ощущая, как бешеные душные слёзы кипят под веками. «Пэй Пэй», — только успел просипеть он пересохшим горлом, как вдруг с головой ушёл в омут, обжёгший его чёрной ледяной водой. И в ту же секунду на берегу арычка показался отряд сарацинских всадников. Они сидели на тонконогих конях по двое, передние зорко вглядывались в тёмную воду, поводя пиками, а задние привстали в стременах с натянутыми луками… Марко медленно всплыл из глубины, затаившись в кустах осоки. Обжигающие слёзы текли по его щекам. «Спасибо», — тихо прошептал он в темноту. «Я это ты, мой господин», — прошелестел в ответ родной голос, да так отчётливо, что захолонуло сердечко…

Силуэт Кончак-мергена, темнеющий на фоне распахнутых дверей, обливала серебряная паутина лунного света. Он стоял молча, терпеливо дожидаясь приглашения войти…

…Не мучай меня, Пэй Пэй, пожалуйста, не мучай меня, делай что хочешь, но только не мучай меня, моя любовь. Зачем? Зачем ты рвёшь мне сердце, ведь я в твоих руках, как слабый цыплёнок, как бескрылый птенец, ты можешь раздавить моё сердце своими тонкими пальцами, даже не заметив этого. Ты просто пройдёшь по мне, еле касаясь воздуха своими стопами, нежно-нежно, лишь самыми кончиками пальцев, и моё сердце лопнет, хрустнет грудь, и я умру… раз и навсегда перестав чувствовать боль. Я умру. Лучше умереть, чем раз за разом терять тебя… Зачем? Зачем же ты снова манишь меня к себе только для того, чтобы я снова схватил руками воздух! Чёрт! ЧЁРТ! ЧОРТ! Ааааааааааааааааааааа, боже мой, боже, что ты делаешь со мной?!

(я это ты, мой господин)

…Не говори так, твои слова не имеют никакого смысла! Ты чертовка, чёртова ведьма! Смотри, до чего ты довела меня! Убей меня, забери меня наконец туда, где порхают твои солнечные стопы, где кружатся твои вороновы волосы! Прости… Прости меня, моя любовь, я не могу больше… Я не выдержу… Я… Ты нужна мне, я… Боюсь того, что могу сказать… Я брошу к твоим ногам всё, что только есть на свете, только будь со мной! Или оставь меня…

(я это ты, мой господин)

Нет никакого меня. Больше нет никакого меня, нет такого человека, только пустая оболочка, выпитая досуха. Я хожу. Иногда что-то говорю. Иногда даже улыбаюсь. Но внутри всё пусто. Меня больше нет, я словно механическая кукла, по привычке живу в привычном мире, непонятно зачем исполняя танец живого мертвеца. И только когда я вижу тебя, тут, вот тут, где рёбра, такой маленький огонёк, слабый-слабый, его мотыляет ветром, он вроде бы еле мерцает, но когда я вижу тебя, он внезапно вспыхивает, как лесной пожар, и все звери, затаившиеся в моём собственном зоопарке, внезапно бегут от него, разрывая меня в куски. И ты смеёшься, тихонько, как колокольчик, а огонь внутри меня ревёт, словно в кузне, и лёгкие-меха не выдержат такого… А ты… Ты так легка, Пэй Пэй… Словно бабочка! А я хочу сжечь тебя, разорвать тебя, каменным жёрновом прокатиться по твоему трепещущему телу… Но бабочка каждый раз улетает… Только слабый запах твоих любимых жёлтых цветов, я забыл их название, но запах я помню удивительно хорошо, и вот только этот запах, тонкая пыльца, опавшая с твоих крыльев, висит в воздухе… И я снова обнимаю пустоту…

…Марко вытер слезы, на мгновение до боли сжав лицо в ладонях. «Мерген, скажи мне, железный солдат, ты любил когда-нибудь так, чтобы без колебания обменять жизнь своих отца и матери на одну ночь с любимой?» — глухо спросил он, не отнимая рук от лица.

Кончак-мерген что-то прерывисто сказал. И Марко наконец глянул на него. Сотник стоял с посеревшим лицом, показывая трясущимся пальцем в пустоту.

— Я… я видел там девушку, молодой мастер, — наконец смог выговорить он. — Прозрачную девушку. Прозрачную и голую… Совсем прозрачную… И совершенно голую…

— Я знаю.

— Она говорила с вами…

— Да, — устало сказал Марко. — Точнее, я говорил с нею. А ты думал, я сошёл с ума?

— Честно говоря, разные слухи ходили, господин, — кое-как совладав с потрясением, ответил Кончак- мерген. Он вынул из-за пазухи грубый нож с потемневшим лезвием и быстрым ударом взрезал ладонь. Кровь потянулась липкой нитью. Сотник удивлённо смотрел на неё несколько мгновений, потом убрал нож и медленно проговорил: — Я чувствую боль… Мы не… Это не сон?

— Никто не знает этого, мой друг, — горько усмехнулся Марко.

— Зачем ты пришёл? Рассказывай, что творится в нормальном мире?

— Ночью в Драконьи пруды доставили осетров из старой столицы, — с трудом отходя от наваждения, сказал Кончак-мерген, глядя, как порезанная ладонь сочится бурой влагой. — Пойдёте смотреть поутру?

Марко бросил в непрозрачную, чёрную, как обсидиан, воду комочек слипшихся рисинок, и огромная, поросшая мхом морда векового осетра лениво прорвала водяную плёнку, снова растворившись в темноте. Ветер на секунду успокоился, затем снова мягко бухнул в ноздри, словно передохнул для нового броска.

— Всё возвращается, мой мальчик, — тяжело проговорил за спиной знакомый голос.

— Да, повелитель. Всё возвращается, — кивнул Марко, опускаясь на колено в приветствиии. — Я рад, что силы вернулись к вам.

— Не так чтобы вернулись… Но спасибо, мой мальчик, в последние дни мне действительно стало немного легче, — ответил Хубилай.

Император, одетый в простой солдатский доспех, стоял как-то неуверенно, грузно опираясь на резной посох. Стальное кольцо стражи плотно огораживало его огромное тело, красные от ветра лица смотрели отчуждённо, покрытые латными перчатками руки сжимали рукояти мечей. Хубилай медленно и немного боязливо, словно бы прицеливаясь, опустился в принесённое кресло, и в его движении отчётливо проявилась стариковская слабость, подаренная ему болезнью. Сердце Марка сжалось от боли. Пожелтевшее лицо императора по-прежнему источало царственное достоинство, но то чувство избыточной внутренней