кое-что обсудить с Джоанной наедине.
Оливия не шевельнулась, неуверенно прикусила нижнюю губу и покосилась на меня. Я снова потрепала ее по руке. Ксавье побагровел, ноздри его расширились, единственная бровь высоко поднялась. Я ожидала фырканья и топота копыт.
– Оливия!
– Да, папа. – Она встала.
Я бросила ей успокаивающий взгляд.
– Все обсудим позже.
Дверь за ней закрылась с легким щелчком. В наступившей тишине этот щелчок прозвучал как выстрел.
– Кто он? – без всякого предисловия осведомилась я. Теперь притворяться нет смысла.
– О ком ты? – Он включил увлажнитель рядом со столом.
– Кто меня зачал? Мой настоящий отец?
Ксавье срезал «кохибу»,[18] закурил и дважды выпустил дым, прежде чем посмотреть мне в глаза.
– Не знаю и не хочу знать. Мне все равно. Вот это правда. Ему всегда было все равно.
– Итак, ты с этим покончил. Избавился от меня. Избавился от разочарования в семейной династии Арчеров.
– Не будь мелодраматичной, Джоанна. И помни: виновата твоя мать, а не я.
– ноты должен испытывать облегчение, – продолжала я; мои слова были проникнуты медовым сарказмом. – Больше никакого притворства. Никаких чопорных наставлений, неловкого молчания в День Благодарения. Ты можешь больше никогда меня не видеть.
– Это верно, – сказал он, и я вопреки своему желанию вздрогнула, тут же возненавидев себя за это. – Очевидно, ты лишаешься наследства. Вчера я уже изменил документы. Я не собираюсь содержать ребенка другого мужчины. Оливия получит все. – Он смотрел на меня; между нами символически висела дымовая завеса. – Ты не моя дочь.
– Но, Ксавье. – Я тоже встала и, наклонившись над столом, разогнала дым. – Как это будет выглядеть?
Он уже подумал об этом.
– Для всего мира ты останешься моей дочерью. Отстраненной, но моей. Понятно?
«Всего лишь имущество, – подумала я, – небрежно отброшенное в сторону».
– Поскольку моя дочь к тебе как будто хорошо относится, ты сохранишь свой дом, свою машину и небольшое ежемесячное содержание, но семейный бизнес, все дома и вложения – все это принадлежит Оливии, и по справедливости.
– А имя? – негромко спросила я. – Имя я могу сохранить?
Он колебался.
– Это имя и твоей матери.
– Которое она явно высоко ценила. Он застыл.
– Теперь ты можешь идти.
Я едва не рассмеялась. Да я давно ушла. Он просто никогда этого не замечал.
– Да, Джоанна. – Его голос остановил меня, когда я уже взялась за дверную ручку. Он уже снова сидел за столом, направляя вверх струю дыма. И заговорил углом рта: – Держись подальше от «Валгаллы». Если я услышу еще об одном инциденте, наносящем ущерб репутации моей собственности, я лично выкину тебя прочь.
Я использовала единственное оставшееся оружие.
– Неудивительно, что она тебя бросила.
Он взял ручку и принялся писать, не глядя на меня.
– Тебя она тоже бросила.
Что ж, это и есть самое трудное, верно? Моя мать меня бросила. Конечно, она бросила Ксавье и Оливию тоже, но они не приходили в себя после нападения, угрожавшего их жизни. Они не почувствовали ее уход так, как я. Не нуждались в ней, как я.
«Нет смысла все это повторять себе», – подумала я. Мать ушла из семьи – только и всего, и, как остальная часть моего радостного прошлого, это теперь позади. Покидая кабинет Ксавье, я представляла себе, что топчу воспоминания, которые вызвало упоминание имени моей матери, каблуками загоняю их назад в могилу сознания, где покоятся все мои прежние боли. Я больше не подросток с уязвимой и уставшей душой и с искалеченным телом. Мне в моей жизни больше не нужна мать, и я не хочу ее.
Я добралась до фойе и стреляла воображаемыми пулями в большой портрет Ксавье, когда услышала легкий звук. Он был приглушенным, и в нем легко было узнать биение моего сердца. Оливия стояла перед большим окном, выходящим на боковую лужайку, она отражалась в стекле, и изгибы ее тела резко контрастировали со строгими линиями окна. Она скрестила руки, словно пыталась удержать себя… «Она давно пытается это делать», – подумала я. При виде этой хрупкой и очень красивой фигуры сердце мое дрогнуло, и я быстро спустилась в гостиную.
– Эй. – Я положила руку ей на плечо. – А где Чудо Номер Один?
