сражений.

Цезарь всячески навязывал помпеянцам генеральное решительное сражение на открытой местности, но Гней Помпей, возглавивший после смерти отца его дело, уклонялся от этого, предпочитая изматывать противника, и заставлял его штурмовать города и заниматься прочей военной рутиной. Но вновь фортуна или случай оказались на стороне Цезаря. Помпей отошел к городу Мунду (нынешняя Монтилья), занял его и намеревался идти дальше к югу, но разлив реки Марчены остановил его, и сражение оказалось неизбежным.

Оно было ожесточенным, и чаша весов военной фортуны колебалась то в одну, то в другую сторону. В определенный момент ряды непобедимой Цезаревой армии дрогнули. Полководец хватал знаменосцев и поворачивал их лицом к врагу, орал на солдат, что они отдают победу сопливым мальчишкам (имея в виду сыновей Помпея) и все такое прочее, но это мало помогало. Тогда он выхватил у одного из солдат щит и пошел один на передовую линию. Говорят, в его щит впились десятки вражеских копий. Офицеры, по долгу чести, вынуждены были пойти ему на выручку, а за ними и солдаты. Таким образом, боевой дух был восстановлен, а этот бой подарил нам еще одну историческую фразу великого полководца, что он всегда сражался за победу, а здесь он бился еще и за собственную жизнь.

Перелом в сражении наступил в тот момент, когда конница мавретанского царя Богуда (того самого рогоносца, чья жена побывала в объятиях Цезаря) ударила в тыл и подошла к лагерю помпеянцев сзади, отчего Лабиен вынужден был развернуть свои войска против вражеской конницы. Солдаты других легионов подумали, что пошло отступление и тоже повернули в обратную сторону. Начался хаос, неразбериха, паника, чем и воспользовалась конница Цезаря и довершила сражение до победы.

Резня была страшная, об этом и говорить нечего. И вновь со стороны победителя потери были хоть и значительные (тысяча убитых и пятьсот раненых), зато помпеянцы потеряли тридцать пять тысяч человек, причем в этом сражении погиб и бывший соратник Цезаря по Галльской войне, а затем непримиримый его противник – Тит Лабиен.

Помпей бежал, сел на корабль, но вражеская эскадра нагнала его. Когда он спасался на берег, зацепился ногой за снасть; ее стали рубить, чтобы он мог выпутаться, и поранили ногу. Ему все-таки удалось скрыться, но ищейки Цезаря обнаружили его, и Гней Помпей разделил судьбу своего отца. Победителю поднесли также голову и сына Помпея Великого. Младшему Помпею, Сексту, удалось бежать в Северную Италию.

После этой победы слава Цезаря достигла апогея. Восхищались не только его человеческими способностями: умом, волей, талантом полководца, сопряженным с удачей, и тому подобным, современники стали видеть в нем сверхчеловека, равного обитателям Олимпа небожителя.

Когда до Рима дошла весть о победе при Мунде, сенат откликнулся на нее совершенно неслыханными почестями: было объявлено о пятидесятидневных молебствиях, Цезарю присваивались звания Отца Отечества и Освободителя. Логика присвоения последнего титула совершенно непонятна: Рим не был завоеван иноземцами, и Цезарь, таким образом, освободительными войнами никогда не занимался, всегда – завоевательными, а кроме того, понятие свободы всегда ассоциируется с республиканской демократией, с которой Цезарь ожесточенно боролся и сумел ее победить. Но тем не менее сенат постановил воздвигнуть также и храм Свободы, установить на Рострах две статуи диктатора, а третью на Капитолии среди статуй римских царей. Но и этого сенаторам показалось мало – четвертая статуя была помещена в храме Квирина с надписью «Непобедимому богу», а изображения Цезаря из слоновой кости должны были нести во время торжественной процессии (как в свое время в СССР носили портреты генсеков).

Ранее, после победы в Африке, он был провозглашен диктатором на десятилетний срок с правом ходить в окружении семидесяти двух ликторов, цензором на двойной срок, что давало ему возможность формировать состав сената по своему усмотрению, а народным трибуном он был уже с сорок восьмого года.

Титул императора, а после победы при Мунде, последней, заметим, победы, он получил его в третий раз, становится отныне постоянным и является неотъемлемой частью его имени. Монеты с его профилем имели по кругу надпись: «Император Юлий Цезарь». Титул этот дожил до наших дней и является синонимом абсолютной власти.

Кроме того, он отныне имел право появляться в общественных местах в одеянии триумфатора и постоянно носить на голове лавровый венок, что ему нравилось больше всего, потому что пахучие листья скрывали лысину; к тому же он щеголял в высоких красных сапогах, какие носили в древности римские цари.

Да и ни для кого не было сомнений, что вернулись старые времена единоличной власти, и республиканцы горько оплакивали поверженную к ногам диктатора некогда демократическую родину. Цицерон писал, что в Цезаре он видит «царскую власть, невыносимую не только для римлянина, но даже для какого-нибудь перса».

Был отпразднован и пятый триумф после окончательной победы над помпеянцами. Это тоже стало пощечиной остаткам республиканской оппозиции, да и противоречило традициям: до этого триумфы отмечались по поводу побед над другими народами, а этот, так называемый испанский, посвящался победе над своими же соотечественниками в гражданской войне. Плебейский трибун Понтий Аквила в знак протеста не встал во время процессии. Позже он станет для Цезаря постоянным объектом насмешек. По тому или иному поводу он говорил: «Я сделаю это, если мне позволит Аквила». А перед концом жизни он уже откровенно над ним издевался такими, к примеру, фразами: «Аквила, потребуй от меня, чтобы я вернул республику, благо ты трибун…» И так далее.

На этот раз колесница триумфатора, носилки, упряжь, доспехи и другое, нужное для шествия, было украшено полированным серебром. Были даны и пиры, причем триумфатору показалось, что угощение скудновато, и он распорядился повторить для народа через четыре дня более обильное и щедрое пиршество.

Эти мероприятия происходили осенью сорок пятого года, и до мартовских ид сорок четвертого оставалось всего полгода.

И за эти полгода Цезарь изменил государство до неузнаваемости. Он провел в нем такие радикальные реформы, что республикански настроенные соотечественники хоть и негодовали, но изменить что-либо в предложенной Цезарем схеме управления государством и его жизнедеятельности уже не могли. И даже смерть диктатора не смогла отменить его законов, а некоторые из них живут и по сей день.

Какие же изменения в структуре государства и его общественных институтов совершил наш герой? По сути, это была самая настоящая революция вспять, то есть реставрация давно забытого в Риме правления царей и восстановления их полномочий в более полном и расширенном объеме (см. главу III). Но это на первый взгляд. Отличий оказалось много, и о них мы еще поговорим, но самым существенным стало то, что римские цари в древности избирались сенатом и власть их была пожизненной, а Цезарь в завещании объявил внучатого племянника Октавиана своим преемником. Таким образом, верховная власть становилась наследственной и династической, чего в Риме никогда не бывало.

Правда, после смерти Цезаря Октавиан Август не сразу обретет права на высшую власть, а лишь в результате гражданской войны. Он упрочит ее надолго и закрепит наследственное право за своими потомками.

Прежде чем мы будем говорить о самих реформах, обсудим те объективные данности социальной и экономической жизни Рима, породившие необходимость этих преобразований. Они давно назрели, и если не Цезарь, то кто-либо иной, так или иначе оказавшийся во главе государства, вынужден был бы их осуществить.

Со времен Суллы, если не раньше, стала сильно хромать выборная система. Магистраты всех уровней замещались не по признаку деловых качеств и нравственного достоинства, а по размеру кошелька того или иного претендента. Голоса откровенно покупались кандидатами, а иной раз брались и силой. Вспомним Клодия и Милона, имевших вооруженные отряды: они запугивали избирателей насилием и открытыми политическими убийствами.

Да и к тому же коррумпированные должностные лица уже не справлялись с возложенными на них обязанностями еще и потому, что Рим, если можно так сказать, перерос свою полисность и стал мировой державой. На вновь завоеванных территориях власть наместников сводилась лишь к самому неприкрытому