Рассматривали нас, тела своих собратьев. Шипели о чем-то между собой. Затем решительно направились все вместе в нашу сторону. Черт возьми! Опять придется умереть. Я так надеялся, что череда неудач прервется. Расстояние между нами и ящерами сокращалось. Нестройный топот когтистых лап дополнялся присвистом дыхания из множества глоток.
Я уже намечал себе первого противника, когда небо упало на землю. Во всяком случае, именно так мне показалось. Что-то массивное и неуловимо стремительное рухнуло сверху на чужих, разметав их в разные стороны, как щенят. Земля колыхнулась под ногами. Дохнуло жаром. На склоне холма, возвышаясь над моим медвежьим ростом, блестело крупной желтой чешуей змееподобное тело дракона, ожившая картинка из восточного календаря! Не зря Камацу так долго искал свой новый облик. Зверь оказался что надо! Уцелевшие пришельцы пытались бежать, но дракон неумолимо их настигал. Я зачарованно смотрел, как ящеры превращаются в бесформенную массу под ударами чешуйчатых лап. Рядом со мной тихо опустился на землю филин.
К нашему выходу из погружения в лабораторию сбежался почти весь персонал института. Я уже не говорю о наших боевых товарищах. Таких аплодисментов, наверное, не собирали даже «Битлз».
— Завтра мы будем на первых страницах всех газет, — сказала Вера по пути на пресс-конференцию, после того как мы избавились от проводов и приняли душ. — Интересно, сам профессор помнит, что случилось в его сознании?
На вопрос ответил провожавший нас в пресс-центр замдиректора института:
— Ничего он не помнит. Знаете, что он первым делом сказал, когда вышел из комы?
— Поинтересовался, где он? — предположила Вера.
— Если бы! Он первым делом заявил обалдевшему лаборанту: «И в конце концов, когда мне подадут ужин?!»
Татьяна Томах
Танцы над пропастью
…С тех пор ритуал выбора вождя в племени Охотников За обогатился еще одним испытанием. Странным испытанием. Почти никто не мог понять, как Патриархи определяют победителя. Случалось, они отвергали нескольких претендентов подряд и выборы вождя приходилось начинать с самого начала.
Возможно, причина была в том, что юноша, отплясавший танцы над пропастью со всеми соперниками и теперь отделенный от повязки Вождя последним испытанием, не всегда понимал его суть. А возможно, патриархи просто не умели сделать смысл предстоящего прозрачным. Или не хотели. Патриархи — хранители традиций, и это их право. А право Вождя — менять традиции. Впрочем, необходимость изменений признавали и сами Патриархи. Как это ни странно.
— Слушай, мальчик, — говорил старейший Патриарх, опираясь морщинистой ладонью о плечо юноши. — Человек и его душа не есть единое целое. Когда человек спит, его душа иногда превращается в птицу и может облететь полмира. А потом возвращается обратно.
— Или не возвращается, — перебивал юноша, если он был не слишком вежлив. Имея в виду умирающих во сне. И сумасшедших.
— А иногда она превращается во что-то другое. — Взгляд патриарха, рассеянно блуждавший по вершинам гор, при этих словах неожиданно падал на лицо юноши. Как орел, пытающийся закогтить ягненка. — Например, в Он-Я самого человека. В двойника. Самого опасного врага. Иногда Он-Я берет оружие и становится на твоем пути. А когда путь — скользкое бревно над пропастью, по которому может пройти только один… Ты понимаешь, мальчик, что тогда может произойти с теми, кто идет за ним следом?
Тут патриарх обычно замолкал, снова отводя взгляд в сторону и позволяя юноше поразмышлять. Если тот размышлял слишком долго и никак не мог додуматься, что уже сказано все и настало время действовать, Патриарх легонько подталкивал юношу к ощерившейся оскалом пропасти.
— Вождь должен уметь побеждать своего Он-Я. Иди, мальчик. Покажи, как ты умеешь это делать.
Старик потрогал голой ступней воду. Теплая. Озеро было мелким, солнечные пятна бродили по желтому дну. По колено, не глубже. Старик осторожно шагнул вперед. Теплый ил немедленно просочился между пальцев, щекоча кожу. Захотелось засмеяться. Старик спохватился, поджал жесткие губы, уже давно отвыкшие от улыбок; неприязненно покосился назад. Младший сын почтительно стоял на расстоянии тени. Как и положено. Молодой вождь. Хм. Никто не сомневается, что он победит в состязаниях. Да и сам он, похоже. Вон, даже сейчас — покачивается на одной ноге. Тренируется. Старик попробовал было пристыдить сам себя. Хороший мальчик. Ловкий, сильный. Красивый. Говорят, вылитый отец (то есть старик) в юности. Чтит традиции. Уж он не выкинет что-нибудь типа того, что полоумный Ан. Хм. Старик опять сморщился, как будто сдуру укусил кислючее яблоко, которое годится в еду только запеченным с тушками жирных, летних зайцев.
Стрекоза присела на толстый лист кувшинки в полушаге от старика. Покачала голубым стройным тельцем, посверкала крылышками и опять заскользила в сторону.
Пора. Уже давно пора. За последние три луны он отверг не меньше четырех дюжин вполне подходящих мест. У подножия Серых гор ему было слишком мрачно; в Долине Сухой воды — слишком скучно; на излучине полноводной Ирки — много мошкары. Не мог же он просто сказать им, что не хочет умирать. Скоро они перестанут его слушаться. Это было несправедливо. Он привык, что все всегда повинуются ему. А теперь он должен повиноваться сам. Традициям, которые всю жизнь заставлял своих людей соблюдать.
— Ты пойдешь с нами, Ан? — Он старался смягчить голос, ласково заглядывая ему в глаза. Ан был хорошим охотником, его не хотелось терять. Ан покачал головой. Он почти все время молчал. И отводил взгляд в сторону. Туда, где на корточках покорно сидел отец Ана, теребя пояс с пятьюдесятью узелками. Отметками прожитых весен.
— Его время пришло. А ты не должен торопить свое. — Ан молчал. — Таковы традиции, Ан.
— Значит, это плохие традиции, Вождь. — Он наконец поднял глаза, и, наверное, в его глазах было что-то, заставившее теперь замолчать Вождя.
Теплая вода покачивалась возле костлявых колен, ласково гладила обветренную кожу. Здесь. Если он хотел найти место — это именно здесь.
— Уходи. — Он даже не стал оборачиваться. Зачем? Чтобы увидеть, как на лице младшего сына недоумение сменяется восторгом, а восторг стыдливо прикрывается почтительностью. — Уходите все. Немедленно.
Он опустился на дно, скрестив ноги и подняв облако золотистого ила. Теперь вода колыхалась на уровне груди. Еще чуть ниже. Какая разница, как это произойдет? И где? Наверное, это не важно. Глупо выбирать место, где собираешься умереть. Важно — когда. Старик рассердился сам на себя. «Я не хочу умирать. Должен, а не хочу». Он привык побеждать. Врагов. Непогоду. Склоки между кланами. Теперь ему нужно было победить самого себя. Он должен был захотеть умереть.
Он заставил себя не оборачиваться. Только покосился назад — посмотреть на младшего сына, поставившего на берег чашку с водой. Последний дар племени. Глупо. Оставлять воду на берегу озера. Традиции. Старик следил за сыном краем глаза. «Похож на меня». Нет. Он опять рассердился. Дернул рукой, по воде скользнула рябь. «Отражение». Старик посмотрел на свое разорванное в клочья лицо в воде. «Они видят в нем мое отражение. Семь кланов грызлись друг с другом, пока я не… Глупый мальчишка разрушит все, что я сделал». Ему захотелось выпрыгнуть из воды. Он еще мог успеть их догнать. «Я ваш вождь. Я! Да, плакальщицы уже отрыдали на моей пятидесятой весне, мои дети одели траур. Я сам завязал
