Вино нам принесли — не в бутылке, а в огромном палестинском зире [96] из глины. Насколько я помнил — у рода Абашидзе большие земельные владения в Палестине. Это и неудивительно — с игровых-то денег[97].
Князь ловко раскупорил кувшин, наполнил три больших сосуда — не бокала, а именно сосуда, кроваво-красным вином.
— Извините, господа, рог[98] вам предложить не могу.
Вино было просто изумительным. Густое, как кровь, бордово-красное, с сухим, очень простым и сильным вкусом.
— Изумительно. Ваше превосходительство, это самое лучшее вино, какое я пил за всю свою жизнь. Его стоит поставлять ко двору.
Князь Абашидзе подмигнул.
— Вы совершенно правы, сударь.
— Это с ваших виноградников?
— И тут вы правы. Только где?
— В Грузии, где же еще.
Князь развеселился, как ребенок.
— А вот и не угадали, сударь. Это вино с моих новых виноградников в Палестине. Моя супруга пестует это хозяйство уже двенадцать лет, и это первый урожай, который удался. Признаться, это больше ее заслуга, чем моя.
— В Палестине? — изумленно вымолвил принц Хусейн.
Его можно было понять — вино из Палестины обычно относилось к категории худших.
— Именно, молодой человек, именно! — назидательно поднял палец генерал-губернатор. — Вот что получается, когда за дело берутся настоящие виноделы. Там большинство земель заняли евреи, но они никогда не были и не будут виноделами! А мои виноградники расположены в местечке Хирбет Истамбулие, не самом лучшем, надо сказать, для лозы, но даже там удается делать такое чудное вино.
— И в чем же секрет?
— Секрет? Секрет в том, что не надо мелиорировать и поливать землю, как это делают сыны Сиона. Для того чтобы получался такой виноград, нужно, чтобы лоза страдала, чтобы ей не хватало воды. Тогда он становится насыщенным. А у евреев — пусть урожай и больше в три раза, чем у меня, но виноград — одна вода. Вот они и гонят из него дешевое пойло, а из выжимок — водку. Потому что ничего другого с виноградом делать они не умеют! Кстати, я послал несколько бутылок нового урожая в подарок Его Величеству. — Князь вдруг перескочил на другую тему.
— Думаю, Его Величество оценит ваш дар.
— Я тоже так думаю… А вы… с инспекцией? Или просто?
Я расхохотался — кажется, даже искренне.
— Помилуйте, сударь, какая инспекция! У меня нет прав вас инспектировать. Под вашим началом служит мой друг детства, Владимир Голицын, я решил проведать его, если мое место службы оказалось так близко от места его службы. А их высочество принц Хусейн и вовсе следует по своим делам, просто он любезно согласился подвезти, так сказать, меня до Багдада, вот и все. Никакой инспекции…
Когда я это говорил, я внимательно наблюдал за князем — реакции человека, часто непроизвольные, могут сказать гораздо больше о том, что мы на самом деле думаем и чувствуем, чем сотни и тысячи слов. Так вот, когда я упомянул Голицына, князь на мгновение недовольно нахмурился. На принца реакции не было никакой.
— Господин Голицын в это время находится здесь. Минус второй этаж, вам известны здешние порядки?
— Думаю, что нет. Минус два — это второй подземный?
— Да, сударь, именно. Второй подземный, его вы найдете там.
— Второй подземный… Есть необходимость? — как бы между прочим поинтересовался я.
— В чем?
— Прятаться под землей, ваше превосходительство.
Князь Абашидзе понимающе улыбнулся — как же, поверил он мне, что я не с инспекцией…
— Сейчас уже нет. Просто… раз там все налажено, какой смысл переносить?
— Это верно, — я поднялся на ноги, — тогда, с вашего позволения…
Уровень «минус два» — это значит минус второй этаж. Минус один — общевойсковики, минус два — казаки, минус три — объединенный штаб группы войск на Востоке, запасы и огромный склад оружия и боеприпасов на длительном хранении, вроде как последний резерв. Про «минус четыре» и «минус пять» я вам не говорил.
Под землей было… как и везде бывает под землей. Мрачно, прохладно, у всех без исключения, кто попадался мне навстречу, озабоченные, хмурые лица. Давит на плечи тяжесть земли и бетона, давит, однозначно.
На первом этаже мне выписали временный пропуск. Пока дошел до места, предъявил семь раз, считал специально. И это несмотря на то, что ставивший здесь караульную службу знал, что делает. Мина, пронесенная на третий уровень камикадзе, который может походить на русского, а может и быть русским, — рванет так, что в Санкт-Петербурге слышно будет.
Решил сделать сюрприз. Давно ведь не виделись.
Сделал…
Первое, что мне бросилось… не в глаза, в нос — это был запах. Несвежий такой запах пищи, перебиваемый острой вонью сивухи.
Здравствуйте…
Господа офицеры, твою мать!
Господин офицер здесь был только один — в неуместном в повседневном бытии парадном мундире, он полулежал, полусидел в кресле, положив ноги на стол, как ковбой в дурном североамериканском синематографе, и издавал носом затейливые рулады. Он спал…
Я закрыл дверь, молча сел напротив и стал ждать, ничего не говоря. Было больно и горько смотреть на давнего друга, думать, во что он превратился. С этим надо было что-то делать — друзья на то и есть друзья, чтобы помочь оступившемуся, иногда даже и против его воли.
Минут через тридцать спящий в кресле офицер зашевелился, что-то бурча под нос. Какие-то бумаги полетели на пол, он с трудом снял ноги со стола, потом придал себе вертикальное положение, держась за тот же стол, — и только тогда увидел меня.
— А вы кто такой… сударь?
— Тот же самый вопрос я мог бы задать и вам, светлейший князь Голицын, — кто передо мной?!
Офицер подошел ближе, даже чуть склонился, пытаясь рассмотреть меня.
— Поросенок…[99] — лицо его просветлело пьяной, полудетской радостью. — Один поросенок пошел на базар, второй поросенок…
— На поросенка больше похож ты, Володя. — Я вынужден был его поддержать, потому что,
