Сиятельство?
— Вам известно, что произошло совсем недавно?
— Осмелюсь напомнить, что я прибыл в вашу благословенную страну всего три дня назад.
Шахиншах улыбнулся понимающе…
— Сейчас с вами должен был разговаривать другой человек, князь. По крайней мере, так решили заговорщики, несколько дней назад взорвавшие мост, по которому я проезжал. Волей Аллаха я остался в живых и смог покарать подлых изменников. Но… я не могу быть уверенным в том, что семена заговора не прорастут вновь, не дадут свои ядовитые всходы через несколько месяцев или даже лет. У нашего народа есть поговорка: «Я и мой брат — против моего двоюродного брата, я и мой двоюродный брат — против всего мира»[81]. Эта поговорка содержит в себе великую мудрость, ваше высокопревосходительство. Нельзя доверять никому, кроме самых близких людей. Я назначил начальником САВАК генерала Тимура и щедро одарил его, но могу ли я быть уверенным в том, что он не предаст меня, как предал его предшественник?
Шахиншах помолчал, возможно ожидая, что я что-то скажу, но я продолжал молчать. В этом случае выигрывает тот, кто молчит. Сказанное слово — твой господин, несказанное — твой раб. Тоже мудрая поговорка.
— Мой старший сын, Хусейн, недавно вернулся из Великобритании, где проходил обучение военному делу в Сандхерсте, в пехотном училище. Мой младший сын, Мухаммед, сейчас учится в России, в Академии Генерального штаба. По его возвращении домой он станет министром безопасности, за Хусейном останется армия…
— Хусейну всего двадцать девять лет. Он верен мне, верен престолу, но он неспособен полностью выполнять возложенные на него обязанности военного министра. Я прошу вас, не приказываю, а именно прошу, стать другом, старшим товарищем моему сыну Хусейну. Научите его тому, что знаете сами, удержите от безрассудных, свойственных молодым поступков. Этим вы заслужите мою вечную признательность…
— Ваше Сиятельство, я почту за честь оказать принцу Хусейну всю возможную помощь и научить его тому, в чем опытен сам.
Шахиншах улыбнулся.
— Персия отныне ваш второй дом, господин Воронцов, для вас и ваших потомков…
— Благодарю…
Договоренность мы скрепили по-русски, рукопожатием, собака не сводила с нас глаз, умных и внимательных. Это что же за порода такая, в ней килограммов под сто. Бросится — охнуть не успеешь…
— Перс волнуется, — с улыбкой заметил Мохаммед, — он очень любит меня и только от меня принимает пищу.
— Перс, Ваше Сиятельство?
— Так я его зову. Это помесь туркменского алабая и собаки-спасателя. Он очень спокойный и верный. Верность — это большая редкость в наши проклятые дни, князь…
— Это так…
— Пойдемте… Я познакомлю вас с принцем Хусейном, я вызвал его во дворец специально для этого…
— Ваше Сиятельство…
— Да?
— Не стоит. Предупредите его, и я сам нанесу ему визит. Через два или три дня: по своим делам мне надо навестить Багдад. Думаю, для будущей хорошей дружбы будет лучше, если мы познакомимся таким образом.
Шахиншах потер гладко выбритый подбородок.
— Возможно, вы правы…
Вечером моя жена выгладила мне сорочку на завтра, а фрак повесила в шкаф. Семейная жизнь начинает налаживаться. Хоть в каких-то аспектах. Поссориться, что ли, для записи, чтобы не слушать на ночь то, что она включает…
О том, что дело дрянь, молодой граф Комаровский догадался, еще не войдя в кабинет: в присутствии, в котором обычно не протолкнуться, — ни единого человека. И это — в понедельник, когда все со свежими силами на службу выходят! И в кабинете — тишина, обычно начальственный рык отца из коридора слышно.
Морально подготовившись к очередной взбучке, граф Ежи Комаровский толкнул дверь…
Отец сидел в своей любимой позе, развалившись в кресле и повернувшись к окну, но почему-то не курил, как это делал обычно. Мало кто знал, что даже простое сидение в кресле, выпрямив спину, причиняло этому поистине железному человеку боль. Во время мятежа восемьдесят первого года тогда еще полковника Тадеуша Комаровского эвакуировали с пылающих улиц Варшавы вертолетом, с восемью пулями в теле. Одна из них сидела рядом с позвоночником, да настолько близко, что даже санкт-петербургские врачи не рискнули ее извлечь. Она и до сих пор сидела там, напоминая о группе инвалидности и полной непригодности к строевой службе. Врачи запретили отцу даже стоять больше тридцати минут в день — сейчас он вспоминал об этом с усмешкой…
Возможно, отец не курил потому, что в кабинете он был не один. Рядом, у приставного стола, примостился невысокий, худощавый человек, посверкивающий круглыми линзами простых, без оправы очков. В отличие от отца, не признававшего никакой другой одежды, кроме мундира, этот был одет в гражданский серый костюм.
— Поручик лейб-гвардии Его Императорского Величества Польского гусарского полка Ежи Комаровский по вашему приказанию явился! — на одном дыхании выговорил уставную фразу молодой человек, приняв стойку «смирно».
Затянувшееся молчание нарушил отец, старый граф Тадеуш:
— Почему не доложил по команде, сукин ты сын?!
Странно, но в голосе отца отчетливо проскакивала какая-то непонятная… гордость? Да, гордость!
— Не могу знать, о чем вы, господин генерал от артиллерии!
— Не знает он, — проворчал отец, тяжело поднимаясь с кресла, — не знает. Ничего. Сейчас тебе мозги тут вправят… А мы с тобой потом на эту тему поговорим.
Шаркая ногами, отец пронес свое высохшее, но все еще сильное тело к двери, как-то странно крякнул — и вышел. Граф Ежи остался наедине с незнакомцем.
