преследованиям любого живого слова и любого протестующего против правительства жеста и поступка.
Заметную роль в организации революционного движения играл Марк Андреевич Натансон, прозванный «генералом от революции». Именно он призывал отбросить всякие мелкие разногласия и объединиться. Он бывал в Швейцарии, в Лондоне, встречался с Лавровым, эмигрантами-букинистами, именно он стремился создать единую революционную организацию, был одним из создателей общества «Земля и воля».
Через полвека Лев Дейч вспоминал в книге «За полвека», как возникали и проходили первые совещания первых революционеров в России: «Тогда мне не представлялось ничего особенного в этом нашем собрании. Но теперь, припоминая по прошествии многих десятилетий всю обстановку и происходившие дебаты, нахожу этот съезд чрезвычайно оригинальным, даже романтичным. И в самом деле: в задних комнатах, с занавешенными окнами, небольшого двора в еврейском местечке около двенадцати отчаянных бунтарей в течение нескольких дней совещались о вызове восстания среди крестьян окрестных сел и деревень. Многое дало бы правительство, чтобы накрыть это сборище «крамольников». Но все кончилось для нас благополучно. Мы разъехались в разные стороны. Число этих «крамольников» значительно увеличилось с тех пор. Они научились тайнам подпольной работы, многому научились они и многое уточнили в своих программах, но неизменной осталась в них одна черта – их не страшили ни аресты, тюрьмы и даже смерть. Предстоящие сражения с правительством ничуть не пугали их, они готовы были бросаться в самые рискованные предприятия, зная, что могут погибнуть, и в этом они не видели ничего трагического – на то они и шли, усматривая в этом даже нечто возвышенное: смерть с оружием в руках ради интересов трудового народа ничуть не страшила, более того, самые отчаянные мечтали погибнуть с красным знаменем на баррикадах, выйти победителем никто и не думал. И такая самоотверженность легко объяснялась широко распространенным на Западе представлением о России как темной, невежественной, нуждающейся в том, чтобы ее ввели в круг западных высоких цивилизаций. А ради этого можно и пожертвовать собой. И эти темные, невежественные, забитые нуждой, голодом и непосильным рабским трудом готовы хоть сейчас восстать против своих притеснителей и насильников – помещиков и чиновников.
Михаил Бакунин способствовал своими выступлениями и поступками распространению на Западе подобного мнения о России и русском народе. Он сыграл роковую роль в избрании России для революционных экспериментов. Маркс и марксисты увидели в нашей стране широкие возможности для воплощения коммунистических идей и замыслов. Получится – хорошо, а не получится – такую страну не жалко. Вспоминая свое революционное прошлое, И.П. Белоконский в книге «Дань времени» писал, что среди многочисленных течений в революционном движении можно выделить два направления: чистые пропагандисты верили в значение книги и слова, шли в народ, проповедуя знания, а для этого нужно самому быть всесторонне образованным; другую группу составляли последователи Нечаева и Бакунина, требуя «бросить все», отказаться от учебы, наука не нужна народу, пока народ находится в цепях рабства, «ученость» лишь еще глубже отделяет народ от интеллигенции, просвещенных от непросвещенных. «Познакомившись впоследствии с литературой о Бакунине, я был немало изумлен, каким образом Михаил Александрович мог быть зачислен в народолюбцы, причем П.Л. Лавров некоторое время утверждал, что он и Бакунин одно и то же. Дело в том, что Бакунин был самого низкого мнения о русском народе. Герцен сообщает такой, например, факт. В 1849 г., став во главе дрезденского восстания, Бакунин предлагал, для защиты Дрездена, поставить на городские стены уники знаменитой Дрезденской галереи, включая и «Мадонну» Рафаэля. Он был убежден, что культура немцев так высока, что армия не решится громить величайшие произведения искусства. А когда его спросили – согласился бы он на такую меру против русских войск, М.А. ответил: «Не-ет! Немец – человек цивилизованный, а русский человек – дикарь, – он и не в Рафаэля станет стрелять, а в самую, как есть, Божию Матерь, если начальство прикажет. Против русского войска с казаками грешно пользоваться такими средствами: и народа не защитишь, и Рафаэля погубишь». А вот что ответил Бакунин Герцену, когда последний сочувственно отозвался о русской общине: «Если фаланстеры исчезают в тумане, зато ваша хваленая русская община более тысячи лет недвижно коснеет в навозе. Дикое невежество и суеверие, патриархальный разврат, тупоумное царство китайской обрядности, отсутствие всякого личного, презрение к достоинству человека, или, лучше сказать, – незнание, совершеннейшее неподозревание его, бесцеремонность наивного насилия, холодно-зверская жестокость и полнейшее рабство обычая, мысли, чувства и воли – вот душа этого тысячелетнего, бессмысленного, гниющего трупа». Казалось бы, что такой взгляд на народ должен был бы оттолкнуть от него Бакунина. Но нет – оказывается, «труп» важен именно за свое невежество, вследствие которого можно утилизовать такие народные взгляды, как принадлежность всей земли народу, так как право пользования последнею принадлежит не лицу, а целой общине, миру, и, наконец, что самое важное, враждебное отношение общины к государственности. Другими словами, «труп» носит все зачатки анархии. И здесь зарыта собака. На невежестве можно обосновать анархические планы…»
Популярны были на Западе и мысли, высказываемые П.Н. Ткачевым: «Мы должны раз и навсегда вычеркнуть из своего словаря пошлые и бессмысленные фразы о каком-то народном гении, фразы, взятые нами напрокат у реакционеров-славянофилов. Мы не должны, не имеем права возлагать на народ чересчур больших надежд и упований. Нечего говорить глупости, будто народ, «предоставленный самому себе», может осуществить социальную революцию, может сам наилучшим образом устроить свою судьбу. Только трусам свойственно льстить и вилять перед ими же созданными кумирами… Тот не любит народ, когда сваливает исключительно на его плечи великое дело социальной революции. Освобождение народа при посредстве народа – это та же теория народной самопомощи, под громкими фразами которой буржуазные экономисты стараются скрыть свое бессердечие, свое эгоистическое отношение к народным страданиям, к народному горю… Ни в настоящем, ни в будущем народ, сам себе предоставленный, не в силах осуществить социальной революции, только мы, революционное меньшинство, можем это сделать, и мы должны это сделать как можно скорее».
Теоретиков, вождей, особенно за границей, было много. Все они издавали журналы или газеты, высказывали радикальные мысли и предложения, читали лекции для русской молодежи, которая, возвращаясь в Россию, начинала практическую деятельность по воплощению этих идей. И.С. Тургенев 9 июня 1873 года писал Лаврову в Цюрих: «В «Правительственном Вестнике» появилась большая и беспощадная статья от имени правительства насчет наших цюрихских студентов; их обвиняют во всевозможных ужасах, упоминают (не называя, впрочем, вас) о ваших лекциях – и кончают объяснением, что те из наших соотечественников, которые останутся в Цюрихе после 1 января 1874 года, будут лишены всех прав и не допущены ни в какие казенные места и ни в какие учебные заведения. Вследствие этих драконовских мер наша русская молодежь в Цюрихе, вероятно, разлетится прахом, а с нею и библиотека, куда мне теперь незачем посылать экземпляры моих сочинений».
Действительно, как и предполагал Тургенев, русская молодежь разлетелась из Цюриха по всей России и начала упорную пропаганду радикальных идей в русском обществе. В это же время началось увлечение идеями Маркса и его последователей: его «Капитал» стал обязательной книгой для изучения в кружках, возникавших по всей России. Одновременно с этим все большее влияние приобретал в России и Первый Интернационал, его практика овладения душами людей. «Я сразу был охвачен водоворотом всех течений, – вспоминает Белоконский, – но примкнул только к одной, совершенно юной группе. Во главе ее стояла красивая, совершенно молодая женщина, Люда Волькенштейн…» Здесь читали лекции, в которых проводились мысли, что «нет Бога, и отрицалась святость веры и семьи»; профессор Зибер читал «социалистический курс политической экономии по Карлу Марксу». Сам Белоконский отправился в «народ», а Люда Волькенштейн «нежданно-негаданно сделалась террористкой»: вместе с Гольденбергом принимала участие в убийство харьковского губернатора князя Кропоткина в 1879 году. «Хождение в народ», как известно, не дало ожидаемых результатов. «Ужасающая безграмотность, тьма, невежество и бесправие крестьянского населения совершенно парализовали революционную работу, тем более что правительственные репрессии лишали возможности свободной работы в деревне… Конспиративная, тайная деятельность, не говоря уж о громадном проценте жертв, захватывала такие ничтожные круги населения, что, в сущности говоря, овчинка не стоила выделки», – вспоминал Иван Петрович Белоконский.
Овчинка не стоила выделки… И Россию захлестнул террор, казавшийся единственным выходом разрешения противоречий между классами. Но как бороться в Польше, если после восстания 1861–1863
