зная наперед, что не пройдет и нескольких дней, как Федор Иванович остынет в своих капиталистических замыслах.
– Ты не улыбайся, а пойми, почему Саввы Морозовы или Бахрушины не кладут в банк деньги из четырех процентов, а строят фабрики… Значит, выгоду имеют. А у меня есть деньги, а лежат они впустую, можно сказать, не работают на прибыль. Они же строят и наживают миллионы.
– У них есть талант таким способом зарабатывать деньги, у тебя – другой талант, у нас с Валентином – третий. Что ж тут равнять-то всех, у кого деньги есть… Ты поешь, я рисую…
– А почему я не могу быть фабрикантом? Почему я все время должен петь и петь… Иной раз и надоедает… А если голос пропадет? У меня ж семья. Нет, лучше всего построить фабрику, жить на заработанные капиталы, а петь тогда, когда захочется. Ты бедности не знаешь, вот и улыбаешься, вместо того чтобы поддержать прекрасную идею.
– Поддерживаю, Федя, поддерживаю. Только обдумай все как следует, недолго и прогореть. Чуть сделаешь не так, сразу обанкротишься. Тут народец ушлый… А вдруг фабрика сгорит? Что будешь делать?
– Почему ж она должна сгореть? У Макарова и Глушкова не горит, а у меня сгорит…
– Да я и подожгу! Уж очень не люблю фабрик, особенно если из трубы такой фабрики дым валит, запакостит воздух, а я люблю воздух чистый, прозрачный, такой, какой у меня на картинах.
– Все бы тебе хаханьки, серьезно с тобой ни о чем нельзя говорить. Охота, рыбная ловля – это ты всерьез воспринимаешь. А как только заговоришь о деньгах, о том, как их трудно зарабатывать, тут же начинают упрекать, что всякой ерундой, дескать, занимаешься, а деньги – не ерунда.
– Ну ладно, не сердись, ты ж выпить хотел.
Стояли сухие летние дни. Вода в речке была теплой, и Шаляпин каждое утро купался. Приходил на берег в халате, неторопливо раздевался и долго сидел бездумно, скользил взглядом по деревьям недалекого леса, запрокидывался навзничь и долго следил за бегущими высоко облаками, ежесекундно меняющими свои формы. Облака сталкивались, рассыпались, образуя то корпус лошади, то голову собаки, то еще что-то совсем уж непонятное, но до боли знакомое. Рядом стояла купаленка, но
Шаляпину она показалась настолько маленькой и невзрачной, что он решил купаться на просторном берегу, не ограниченном этими неуклюжими досками. Правда, у берега было много осоки, водорослей, бодяги, и первое время Шаляпин часто запутывался в водорослях. Но потом, когда соседи мужики скосили водоросли, Шаляпин радовался, как ребенок, и не уставал говорить:
– Вот когда куплю здесь землю, построю дом, фабрики, велю по всей реке скосить эту зряшную траву, бодягу… Иначе купаться невозможно нормальному человеку. Построю удобные купальни, большие, уютные, чтоб большому и маленькому было одинаково хорошо.
Первые дни Шаляпин отдыхал, ходил на охоту, ловил рыбу. Брался сначала за все горячо, но частые неудачи разочаровывали, и он впадал в отчаяние или уныние при виде счастливых Коровина, Василия Белова и соседей мужиков, увешанных битой птицей или с полными сумками рыбы. Шаляпин в этих случаях удивлялся, недоумевал и задавал себе все тот же вопрос: почему он не бывает так же счастлив на охоте или на рыбалке, как Василий Белов или Василий Княжев. Пошел как-то на рыбалку с Коровиным. Переправились через речку, закрепили лодку, побросали пареной ржи для прикормки, закинули удочки с тремя зернышками на маленьком крючке. Ждут поклевки. У Коровина клюнуло, поплавок стремительно ушел под воду, Коровин не торопясь, ловко подсек кончиком удочки, тихо подвел рыбину к лодке, вытащил подсачком. Наживил и снова забросил вдоль по течению. «Что ж такое? У него клюет, а у меня нет. А ведь мы вместе забросили…» – горестно думал Федор Иванович. И как только у него клюнуло, тут же подсек… А рыба сорвалась.
– У тебя, Костя, леска плохая, никуда не годится. Давай покрепче…
– Почему ж у меня не сорвалось? Леска-то такая же… – бурчал недовольный Коровин, налаживая другу снасть и ловко закрепляя три зернышка на крючке. – Бросай…
Федор Иванович бросил крючок с наживкой далеко на середину речки. Не клевало. Стало грустно и жалко самого себя. Стал тихо напевать: «Вдоль да по речке…» Коровин сердито упрекнул его, что, дескать, на рыбалке не поют. Почему? «Серый селезень плывет…» Но не успел Шаляпин закончить музыкальную фразу, как неожиданно спрыгнул в воду Коровин и разъяренно крикнул ему:
– Оставайся один…
Он думал как лучше, а получилось… Получилось действительно лучше: в этот день он поймал много рыбы и почувствовал в себе настоящую тягу к рыбной ловле. А на следующий день эта тяга куда-то пропала. Оказалось, что иной раз надо рано вставать, а он привык вставать поздно. И на этой почве тоже происходили недоразумения. Вечером прикажет разбудить, а утром спать хочется, вот и начинается канитель… Однажды Коровин поливал его из ведра, еле-еле разбудил. Что ж, удовольствие от рыбалки требовало жертв…
Вскоре пришли к выводу, что здесь, около дома Коровина, рыба мелкая, места известные, ничего нового не сулящие, а потому решили поехать на Новенькую мельницу.
– Возьмем с собой палатку, закуски, краски, холсты. Мы с Валентином будем работать, а вы рыбу ловить и готовить уху, – взволнованно говорил Коровин. – И мельник там замечательный, ты близко с ним сойдешься, Федор.
– Это хорошо, что ты про закуску помнишь…
На телегу сложили все припасы, краски и холсты, а сами поехали на долгуше. Неторопливо двигался этот небольшой караван. Радостно было на душе Федора Ивановича в предчувствии новых знакомств с интересными людьми. Да и рядом с ним были люди замечательные… О Коровине и Серове нечего и говорить, он давно их знает и высоко ценит их мастерство как художников и душевные их качества. Но удивительны и судьбы таких вот, как Василий Княжев и Василий Белов… Вроде бы простые крестьяне, а как самостоятельны и оригинальны их суждения… Вот Василий Княжев… Жил себе, как все люди, женился, работал. Но пристрастился рыбу ловить. Стал пропадать на реке. А какой жене это в радость! И начала его терзать, пилит и пилит, а он уже не может без речки, без рыбацкого приволья. Ушел от жены, стал бродяжить. «Ну и шел я это по речкам-рекам. Ночевал в лесу да на берегу. Бродягой стал, значит, – вспоминал Шаляпин недавний рассказ-исповедь Василия Княжева. – И до того хорошо на душе, Федор Иванович. И сам не пойму – отчего… Как будто сбросил тяжеленный мешок с плеч, так легко стало, а то ведь гнетет эта неволя. Все чувствуешь, как за тобой кто-то присматривает, а я ужасть как не люблю догляда за собой. Так мне было хорошо, что и сказать невозможно. Конечно, котелок у меня есть, соль, рыбку поймаю, сварю, грибков пожарю… И опять куда глаза глядят иду, никто мне не указ. Продал часы, купил хлеба, а все другое, что нужно для жизни, добываю сам. Вот у меня жисть-то была, прямо как в раю. Кругом воля- волюшка. А кругом такая красота, что дух захватывает. Остановишься, смотришь, любуешься… Ну и конечно, тут же разводишь костерок, налаживаешь удочки и денька два живешь на этом месте… Красота, а не жисть…» А бродяжить Василий Княжев перестал, как только познакомился с Коровиным, ему как раз нужен был в имении именно такой увлеченный рыбалкой и охотой человек. Да и присматривать за домом теперь есть кому…
– Федор! Не хочешь в лавку овощную забежать, посмотреть на деревенское житье-бытье? – спросил Коровин.
Шаляпин очнулся от своих раздумий. Лошади остановились, и он пошел в лавку. Вернулся с полной сумкой, где были свалены в одну кучу баранки, маковые лепешки, мятные пряники, а в карманы поддевки насыпали ему орехов. В этой же деревне остановились на отдых у знакомого Коровину охотника Герасима Дементьевича. Выпили водочки, закусили рыжиками в сметане и поехали дальше.
Новенькая мельница была ярко освещена вечерним солнцем. Серов и Коровин схватили свои холсты и стульчики и сели работать, а Шаляпин, познакомившись с мельником Никоном Осиповичем, высоким и кудрявым стариком, давал указания, куда поставить стол, вынесенный из избы мельника Беловым и Княжевым, но скоро ему надоела эта суета, и он улегся под ветлой с густой пушистой кроной. Рядом с ним присел мельник.
– Ну что? – вопросительно поглядел на него Шаляпин. – Выпьем для знакомства? А то пока приготовят, пока самовар закипит, пока уху сварят, можно Богу душу отдать…
– Это мы сейчас… – Никон Осипович понял своего гостя и вскоре принес четверть и две чашки. –
