Константина Станиславского, из ночлежки золоторотцев – Максима Горького…» Что за чушь пишут даже вполне приличные люди вроде Сергея Мамонтова или того же Юрия Беляева… И вовсе я не из деревни, а ты не из золоторотцев. Ты слушаешь меня, Алекса?.. Так наболело и так мне радостно идти с тобой по одной дороге и рассуждать о нашей музыкальной жизни.
– Слушаю, слушаю тебя, Федор, и с удовольствием смотрю на тебя. Расскажи мне об этой Дёжке Винниковой, уж очень меня интересует тамошняя жизнь, особенно про тех, кто вышел из недр русской деревни.
– Дёжка прошла все университеты жизни, ее биография могла бы стать сюжетом увлекательного романа. Из деревенской избы, где, кроме нее, еще родители, брат и четыре сестры, судьба кинула ее в монастырь, единственное место, по ее словам, где она смогла научиться писать и читать, случайно попала в бродячий балаган, потом ресторанный хор лапотников, и только потом началось выдвижение ее на эстраду… А сейчас ей представляют самые выгодные условия, и она может петь и в Царском Селе, и в Благородном собрании, в лучших театрах Ялты, Москвы и Петербурга. Я так рад за нее, ведь она могла потонуть в ресторанной клоаке жизни. Трудно поверить, но она еще два года тому назад выступала в дни Нижегородской ярмарки, в ресторане Наумова. И ничуть не скрывала того, что ей пришлось перенести. «Кабак, – признавалась она мне, – что и говорить, скользкий путь, круты повороты, крепко держись, а не то смотри – упадешь. Когда на занавес выбрасывали аншлаг с моим именем, зал смолкал, – рассказывала Дёжка у меня дома. – И было странно мне, когда я выходила на сцену: предо мной стояли столы, за которыми вокруг бутылок теснились люди. Бутылок множество, и выпито, вероятно, немало, а в зале такая страшная тишина зеркальных стен, опустив салфетки, стоят, не шевелясь, лакеи, а если кто шевельнется, все посмотрят, зашикают. Такое необычное внимание я не себе приписываю, а русской песне…» Вот какая скромница! А заставить полупьяных мужиков и разгоряченных бабенок умолкнуть может только настоящий большой талант. И представляешь, Ленька Собинов уговорил ее выступить вместе с ним и Николаем Фигнером в благотворительном концерте, и она с честью выдержала испытание успехом, после чего переменила кафешантан на концертную эстраду. Молодец Леонид Собинов, благороднейшая душа… Я много читал заметок о ней, я с восторгом прослушал весь ее репертуар, она действительно с редким талантом сочетает драматический талант с вокальным искусством, она умеет передавать психологию песни, она создает полную иллюзию жизни, сопереживает ее героиням, вместе с ними плачешь, смеешься, грустишь, хоронишь ближних… Она не кончила консерваторий, дыхание у нее не развито, голос на диафрагму не поставлен, общее музыкальное образование более чем скудное, а между тем она своим голосом и драматическим талантом берет власть над публикой, даже и самой взыскательной. А ведь она простая женщина, может быть, даже скорее некрасивая, к тому же еще не умеет носить красивую одежду. Смотрит она исподлобья, с недоверием, но это на первых порах, потом она преображается и становится чудесным человеком, способным властвовать над людьми. И как мне отвратительны люди, кто в ней, как явлении, усматривает проявление грубого плебейства, господства «фабрично-кухарочьих» песен…
– Есть в «Сатириконе» сатирический рисунок Ре-Ми. Видел?
Шаляпин отрицательно мотнул головой.
– Там изображена отвратительная кухарка с кастрюлей, она выступает перед семьей мелкого чиновника. И подпись под рисунком: «В каждой, самой небогатой семье есть возможность слушать свою Плевицкую, приглашенную из кухни на одну или несколько гастролей». Точно ли, не помню, но за смысл ручаюсь. Теперь я вспомнил полемику вокруг этой певицы… Хорошо бы достать пластинки! Может, ее записали?
– Не могу тебе сказать, но думаю, что скоро запишут, если не записали уже… Она все больше входит в жизнь профессиональных актеров, театров, администраторов. Однажды я слышал, как Теляковский, обращая внимание на технику рук, говорил известным оперным артистам: «Учитесь у Плевицкой, как держаться на сцене». И действительно, как писал один из рецензентов, у нее милые жесты, милая манера держаться, она умеет вовремя быть неподвижной, «вкопанной» и вовремя двинуться и чисто русским славно-застенчивым и немного лукавым движением поднести руку к лицу… Я слушал ее «Лучинушку», «Липу вековую» и другие, а одну народную песню «Молодешеньку» я разучивал с ней вместе… Талантливая, оригинальная, очень интересная… Есть в ее репертуаре что-то граничащее с так называемым народным и фабричным… Есть и поза, подогнана под современность, без искренности и настоящей поэзии, которыми полны наши песни… Я подсказал Надежде Васильевне несколько настоящих, подлинных песен, выстраданных, выношенных в народной груди… Есть, есть у нее недостатки и в самом голосе, а главное – в его обработке. Плевицкая сильно может заинтересовать как непосредственного слушателя, бесхитростно воспринимающего впечатления, так и самого изысканного знатока. Она талантлива – в этом вся сила, в этом тайна ее обаяния, огромного обаяния, она обладает всем богатством психологических нюансов для передачи всех человеческих чувств со всеми их оттенками. Непременно пришлю тебе пластинки с ее записями и граммофон, если у тебя нет…
– Есть! Твои пластинки слушали. Каприйцы, особенно те, кому не довелось тебя слушать «живьем», рабочие, революционеры, итальянцы, простые рыбаки, восхищались твоим пением, Федор. И как ты хорошо рассказываешь, столько тепла в твоих словах, твоих оценках чужого таланта, чужого труда. И я, слушая тебя, все время вспоминал твой разговор с Пятницким, о твоем желании написать воспоминания.
– Порой у меня действительно возникает желание рассказать о моей жизни. В конце прошлого года исполнилось двадцать лет моей сценической деятельности, хотел отметить этот юбилей, но сам знаешь, что произошло. Не знаю, как я служил Искусству, хорошо или плохо, но знаю только одно, что имя мое в Искусстве заработано мною потом, кровью и всевозможными лишениями, имя мое не раз прославляло мою родину далеко за ее пределами, и потому особенно обидно иметь такой чудовищный юбилей, в котором самое высокое приветствие выражается словами «холоп», «подлец». Не знаю, что сделали для родины многие из тех, кто меня оскорбил, может быть, больше моего, но пока что-то ничего особенного не известно, многие из них просто ничто, считающие себя революционерами и ищущие прав и свободы. Самое ужасное, Алекса, произошло на спектакле «Дон Кихот» в Париже.
Представляешь, в публике послышались свистки и оскорбительные для меня выкрики. Естественно, это кричали русские эмигранты-революционеры. Конечно, их тут же вышвырнули и избили за сопротивление, но мне-то каково играть после такого эпизода… Настроение совсем упало, играл вяло, без того желания, с которым всегда выхожу на сцену. И в таком настроении я как-то отвлекся и подвернул себе ногу, оказалось, вывих и растяжение сухожилий, почти месяц лечили меня в Виши, к тому же еще и основательная подагра объявилась. И в Виши посадили меня на диету… Еще никогда в жизни моей мне так не везло, как в этот год.
Горький внимательно слушал Шаляпина, чувствуя, что ему необходимо выговориться, как всегда бывает у человека, долго копившего в себе различные чувства и не имевшего возможности высказать их близкому человеку.
– Вот и на этот раз, Федор, ты говоришь так, что можно просто записать твой рассказ и укладывай его в книжку воспоминаний. Ты так вкусно говоришь, так хорошо тебя слушать. Юбилей мы твой отметим здесь, на Капри, а вот о книге воспоминаний необходимо всерьез поговорить. Написать и издать твою автобиографию совершенно необходимо, ты затеваешь дело серьезное и важное. Но дело это требует отношения глубокого, его нельзя строить через пень-колоду. Могу себе представить, что из этого получится, если ты это общезначимое дело поручишь какому-нибудь хлюсту вроде тех, кто постоянно вертится около тебя. Ведь загубишь… Этот человечек не способен понять всю огромную национальную важность твоей жизни, жизни символической, коя свидетельствует о великой силе и мощи нашей родины, о тех живых ключах крови чистой, которая бьется в сердце страны под гнетом ее татарского барства. Гляди, Федор, не брось своей души в руки торгашей словом!
– Я люблю рассказывать, а не писать. Мне предлагают записывать то, что я говорю, а потом кое-что исправлять, если что не так… И так эпизод за эпизодом, а всяких приключений много было в моей жизни, да и мыслишки о новом многотрудном деле уже возникают у меня. Действительно, некоторым моя автобиография будет полезна.
– Я-то опасаюсь, как бы опять что-то не вышло из-за доброты твоей и безалаберности. Уж больно ты горяч и прыток, без обиды будь сказано… Я предлагаю тебе вот что: как-нибудь приезжай сюда… на месяц-полтора, и я сам напишу твою жизнь под твою диктовку, мы вместе будем работать над твоей автобиографией часа по три-четыре в день… А потом рыбу ловить, загорать и прочая и прочая. Согласен?
