нельзя, его унесла и подняла чудесная художественная атмосфера… И он это нам сделал с такой несравненной поэзией после Шаляпина, в этом же самом романсе, где он был так необыкновенен, просто непостижимо чудесен! Да, такого вечера я не запомню…»

23 сентября 1906 года Шаляпин писал Стасову: «Дорогой мой и горячо любимый Владимир Васильевич! Вот чего я отвечу Вам на письмо Ваше:

Я еще не точно уверен, что приеду именно в ноябре в Петербург. Это вот почему.

Вчера мне сделали операцию – вынули совершенно здоровый зуб в верхней челюсти и просверлили дыру в скулу (так называемую гайморову полость), где нашли у меня гной (это от простуды).

Теперь будут промывать, и когда кончится промывание – неизвестно, оно может продолжиться месяц, два, три и четыре. Конечно, я не знаю, смогу ли я уехать от тех эскулапов, которые в самом начале стали меня лечить, – узнаю это от них позже.

Во всяком случае, если я приеду в Питер, то с удовольствием участвовать готов; предпочтительно было бы в театре – то есть спектакль. Денег я не возьму, но дирекция за мое участие сделает вычет в 920 рублей – об этом я считаю долгом предупредить. Вот и все.

Прекрасная Марья Валентиновна сейчас в Москве и шлет Вам самый горячий привет. Благодарит Вас за память, а я, что уж и говорить. Обнимаю Вас, родной мой, крепко и целую, целую старчища-могуч- богатыря.

Итак, участвовать, значит, я согласен, но, может быть, позже, чем в ноябре. Как это – удобно будет?

До свидания, дорогой мой Владимир Васильевич! Федор Шаляпин».

Но свидания не состоялись: 1 октября Стасова разбил паралич, а 10 октября он скончался.

Похороны на кладбище Александро-Невской лавры – 13 октября. 12 октября Шаляпин, исполнив партию Мельника в «Русалке», собирался поехать в Питер, но почувствовал себя очень скверно, еле-еле довел спектакль до конца. Приготовленный венок с надписью: «Мир тебе, дорогой мой богатырь Владимир Васильевич. Со скорбью Федор Шаляпин» – возложили на могилу Стасова по просьбе Шаляпина его питерские друзья.

Неделю болел Шаляпин, в объявленном репертуаре пришлось вносить отмены и перемены. И лишь 19 октября Шаляпин вышел на сцену Большого театра.

Навестившие его питерские друзья рассказали больному Шаляпину о последних днях Владимира Васильевича: после первого удара он вскоре почувствовал себя лучше, стал двигаться, напомнил, что он заказал плотнику решетку над могилой Антокольского, надо довести это до конца. Друзьям, бывавшим у Стасова в эти дни, показалось, что «могуч-богатырь» поправится и после этого удара, но 8 октября в 10 часов вечера принесли ему кипяченого молока, которое он особенно не любил: «Терпеть не могу этой вареной гадости!» – воскликнул он и тут же впал в бессознательное состояние.

Сложные, трудные, тяжелые времена наступили в России. Царский манифест 17 октября 1905 года приветствовала чуть ли не вся страна. Но декабрьские события в Москве, Петербурге и других городах показали, что противоборство крайних сил в государстве обострилось до вооруженного противостояния и нет возможности примирить эти противоречия. Весь 1906 год ушедшие в подполье революционеры продолжали свою разрушительную деятельность. Свеаборгское восстание матросов закончилось поражением и новыми жертвами. Революционные боевики убивали офицеров, губернаторов, жандармских генералов, покушались на жизнь членов царской семьи… Никто не мог в то время сказать, что жизнь его вне опасности. Участились грабежи, убийства, воровство. Правительство вынуждено было пойти на крайние меры и учредило военно-полевые суды, скорые на расправу с теми, кто вносил в жизнь общества ужас и террор. Многие граждане России, почувствовавшие сладость свободы после царского манифеста от 17 октября, разочарованно наблюдали, как дарованные манифестом свободы и привилегии все чаще отбираются правительственными чиновниками. Закрыли сатирические журналы, привлекли к ответственности некоторых художников, все чаще стали поговаривать о том, что в России по-прежнему царствует право кулака, что по-прежнему «в воздухе пахнет кровью, проливаемой за элементарнейшие истины». Все чаще признавались друг другу, что невесело на душе, тревожно, как будто грядет еще что-то неожиданное, неприятное, непредсказуемое в противоборстве столкнувшихся общественных сил. «Неужели мы так и не доживем до настоящей свободы?! Что же Бог смотрит?» – восклицает А. Васнецов в письме другу в 1906 году.

Многие затосковали, уехали за границу. Были и такие, которых не устрашило наступление реакции. Да, говорили они, революция подавлена, но подавлена временно, а потому нужно еще больше работать, не спать и не унывать, а больше работать, приближать своим творчеством светлые дни социализма; это неизбежно, потому что несокрушимы требования справедливости: мечту о лучшем будущем у рабочих не вырвешь из души.

Большая часть русского общества с надеждой смотрела, как постепенно успокаивается держава, налаживается производство, строятся новые магазины, фабрики, новые ветки железных дорог. Все меньше слухов о забастовках и пожарах в помещичьих усадьбах. Нормальная жизнь возвращалась в страну. А ведь дело дошло до того, что в консерваториях – беспорядки, в театрах – выкрики против царя и правительства, над императорской Академией художеств – красный флаг…

Беспокойный выдался год и для Федора Шаляпина. Угрозы как от революционеров, так и от реакционеров продолжали сыпаться на него.

И он надолго решил уехать на гастроли в Европу. Выступления в Большом и Мариинском по контракту завершились, а предложений от зарубежных антрепренеров было хоть отбавляй. Насыщенным гастролями предстоял быть 1907 год…

В начале февраля Шаляпин приехал в Монте-Карло. Как всегда радушно и немного суетливо встретил его Рауль Гинсбург, «маленький человек с большим носом, умными и эдакими «комбинационными» глазками».

– Ах, как я р-рад! – привычно для Шаляпина прозвучало его приветствие.

«И тотчас же, извиваясь, точно его жарили на невидимом огне, он, выговаривая по шестисот слов в минуту, рассказал мне, что любит Россию, служил в русской армии во время турецкой кампании, первый вошел в Никополь и даже был ранен ударом штыка. В доказательство последнего факта он быстро расстегнул брюки и показал мне шрам в паху.

Все это было удивительно забавно, необычайно и весело», – вспоминал Шаляпин свою первую встречу с Раулем Гинсбургом.

По дороге в отель Рауль Гинсбург успел рассказать все новости Монте-Карло, а трагических и комических новостей в этом центре игорного бизнеса всегда было очень много, а главное – сообщил, что приехавший Собинов уже репетирует, а он, Рауль Гинсбург, очень доволен и благодарит Шаляпина за то, что порекомендовал такого прекрасного тенора для «Мефистофеля». И ждет его на репетиции.

Через неделю должна была приехать Иола Игнатьевна с детьми, поэтому Федор Иванович снял большой номер в отеле, разбросал вещи, внесенные носильщиками, переоделся и неторопливо пошел в театр, где его радушно встретили как близкого друга. Собинова потискал гораздо крепче, чем других, передавая приветы от общих знакомых, узнавших, что они вскоре увидятся.

– Может, пообедаем вместе, Леня, друг ты мой сердечный, а?

– Конечно, хоть поговорим не торопясь, а то ведь скоро начнутся спектакли, то ты будешь занят, то