Сколько же там было напечатано разных предложений, письма Герцена Александру Второму, резкая полемика Герцена и Огарева против журнала «Современник», в котором ополчились на «Колокол», ратовавший за обличительную литературу. Сейчас нужна не обличительная литература, писал «Современник», нужна борьба с самодержавием. Герцен назвал эту полемику пустым балагурством. Милютин заметил, что критики «Современника» могут досвистаться до скользкой дороги, по которой идут Булгарин и Греч, могут получить, как только что Булгарин, Станислава на шею. Милютин вспомнил и другое: один из русских либералов навестил Герцена в Лондоне, а потом на страницах печати призывал его не пропагандировать революцию, когда разгул свирепой толпы невозможно будет остановить, а призывать к разумному самообладанию. Милютин знал, конечно, что у Герцена в Лондоне побывали Чернышевский, Михаил Михайлов, Николай Шелгунов, сотрудники «Современника», которые резко выступали против самодержавия, за революцию, поддерживали бунтарские настроения крестьян, не получивших того, что они ожидали от императора и его реформы об отмене крепостного права. Александр Второй с радостью воспринял 19 февраля 1861 года, но потом горькие разочарования охватили его душу, волнения в селах и деревнях, стрелявшие солдаты, убитые и раненые, озверевшая толпа помещиков… Минуты разочарования все чаще касались его души, тем более и императрица была недовольна проведенной реформой, тем более мало что делалось для практического воплощения статей Положения 19 февраля… Где мировые посредники? Ведь через два года все проблемы между крестьянами и помещиками должны быть решены… Но ничего пока в этом смысле не делается… Появился у Герцена в Лондоне Петр Владимирович Долгоруков, двоюродный брат Василия Андреевича Долгорукова, предложивший напечатать критические статьи и очерки о знатных фамилиях и о Романовых, не так давно князь Долгоруков кое-что обличительное написал, в том числе и статью о том, что Романовы взошли на престол при условии созданной Земским собором конституции, а существует только гнет и царское самодержавие. Много, много интересного и любопытного можно было узнать из публикуемого в Лондоне и широко разошедшегося в России… Но университетские волнения и особенно положение в Польше чрезвычайно волновало царское правительство и Россию.

Император Александр Второй, озабоченный положением в России, досрочно прекратил свой отпуск и вернулся в Петербург.

На следующий день, в день годовщины покойной императрицы Александры Федоровны, состоялась заупокойная обедня в полном трауре, «затем траур был снят».

Чуть ли не ежедневно начались совещания в кабинете его величества по насущным вопросам внутренней и внешней политики. Выяснилось, что назначение наместником царства Польского графа Ламберта, генерала и католика, было ошибкой, он был слишком мягок и хотел войти в польскую среду как равный с ними, но польского языка он не знал, а говорить по-французски с поляками оказалось не совсем удобно, чаще всего они не понимали французской речи или делали вид, что не понимают.

Смена заслуженных генералов, которая последовала после назначения графа Ламберта и по его приказу, насторожила Дмитрия Милютина, возникла колкая переписка между ними, но граф Ламберт писал в Крым императору и согласовывал с ним эти перемещения, Милютину пришлось с этим смириться.

А в Польше продолжались манифестации с пением польских патриотических гимнов, на улицах вели себя дерзко, вызывающе, не подчинялись ни полицейским, ни солдатам. Предложенные от имени императора гуманитарные меры не подействовали на поляков. 12 сентября Милютин получил письмо от генерала Александра Герштенцвейга, варшавского военного генерал-губернатора и председателя правительственной комиссии внутренних дел царства Польского, в котором говорилось об отчаянном положении русских в Польше, наружные беспорядки могут быть подавлены силой, но от этого ненависть поляков к русским только усилится. Через несколько дней Милютин получил еще одно письмо от Герштенцвейга: «Положение наше не изменилось; оно становится с каждым днем труднее; нельзя себе вообразить, до чего весь механизм управления расстроен. Весь край находится под гнетом терроризма, которому все повинуются. Вы спросите: почему мы не действуем? Но чем и кем? – Полиции в Варшаве положительно нет; тайной полиции не существует, а устройство хорошей полиции составляет одну из самых трудных задач всякого правительства. Чиновники центральных, а в особенности подведомственных учреждений совершенно заодно с революцией; всякая предполагаемая мера оглашается; приказания не исполняются; о происходящем в губерниях я узнаю случайно из донесений жандармских офицеров, которые (т. е. донесения) поступают прямо в канцелярию наместника; но от губернаторов я или не получаю донесений, или весьма поздно, но всегда с сокрытием истины. Город ежедневно наводнен множеством объявлений и плакатов самого возмутительного и враждебного направления; во всех церквах не перестает заказываемая служба за избавление от русских, за соединение Польши с Литвою, причем производятся сборы денег. На все это мы должны смотреть, так сказать, сквозь пальцы, по многим причинам. Необходимо было первоначально ознакомиться с положением дел и с личностями, дабы найти путь в этом хаосе; предстоящие выборы парализовали, по нашему мнению, возможность принятия решительных мер; нам казалось необходимым дать свободу произвести эти выборы, дабы правительство не могло быть обвиняемо, что, даровав Царству новые учреждения, оно их отнимает при самом их осуществлении. Выборы производятся с наружным спокойствием; но везде избираются лица самые для нас враждебные; везде подписываются адресы и прошения выборных, законом не дозволенные. По моему убеждению, не обойдется без военного положения; мы к нему деятельно приготовляемся; ибо учреждение действительного и сильного военного положения потребовало больших приготовительных работ; даже для этого мы не нашли на месте удоволетворительных данных. Вчера было открыто общее собрание Государственного совета, в котором, по моему мнению, положение графа Ламберта и мое будет более чем затруднительно. Все члены знают очень хорошо дела края; нам же они мало знакомы; а главное – мы не знаем языка; придется говорить по-французски, которого многие члены не понимают, а мы не будем понимать того, что будут говорить по-польски. Одним словом, я часто падаю духом от убеждения, что не в состоянии быть полезным и оправдать ожидания Государя».

На одном из первых совещаний с императором в императорском кабинете речь зашла о Польше, император попросил собравшихся высказаться по этому поводу. Милютин выступил в духе только что изложенных писем, а в заключение сказал:

– Мы убедились полностью, что нельзя посылать в Польшу не знающих польского языка, тем более в это напряженное время. Генерал Герштенцвейг покончил жизнь самоубийством только потому, что многого не понял в польской жизни, да он и сам в этом признается, но он разошелся и с графом Ламбертом, он оказался в одиночестве, ведь полицейские тоже поляки… Поляками устраивались разные годовщины, то