вдовствующей императрицей, а с военным министром и его товарищем князем Васильчиковым много-много раз… Сначала предложения Барятинского и Милютина понравились, благосклонно принял их император, высказал высокое мнение о князе Барятинском, точно так же и военный министр Сухозанет одобрил предложения, но потом начались сомнения в канцелярии, а оттуда стали переправляться и в высшие источники, сомнения, размышления, отказы, новые предложения. Но Милютин с утра и до ночи ходил по министрам, беседовал, доказывал, что Кавказу нужна железная дорога, а для ее строительства нужны финансы, нужно прокладывать дороги, строить мосты, рубить лес, аулы стали просто недоступны, к ним не проберешься, для этого тоже нужны финансы, нужно оставить две пехотные дивизии, 18-ю и 13-ю, для более устойчивого и успешного противодействия восставшим кавказцам, в ближайшем будущем мы должны закончить эту войну, поселить часть донских казаков в кавказских станицах, а часть горцев поселить на Донской земле, это будет замечательным решением национального вопроса. Говорил о действиях флота на Черном море, министр иностранных дел князь Горчаков возражал против такой поспешности, ведь Парижский мир только заключен, мы еще недостаточно сильны, чтобы противостоять всей Европе… Милютин вновь ходил с утра и до ночи, бывал на балах, встречался с важными особами и тоже многое говорил в пользу преобразований, которые Барятинский и он, Милютин, задумали на Кавказе. И поразительно, что за эти почти два месяца пребывания в Петербурге обстановка в корне изменилась, почти все предложения, высказанные Милютиным от имени князя Барятинского, были приняты. Император утвердил проекты штатов военных управлений, проект нового морского устройства, в Кавказском комитете в присутствии Милютина были утверждены кавказские предположения о христианском братстве, новый штат управления мирными горцами, прекращение каботажного судоходства вдоль восточного берега и упразднение Анапы, а императрица согласилась взять под свое покровительство Общество распространения христианства в Кавказских горах. Но главное, государь император изволил переименовать корпус в Кавказскую армию, в соответствии с этим многие частные проблемы были решены этим переименованием, император также утвердил в это же время Милютина начальником главного штаба Кавказской армии. Так что эта первая его поездка осталась не без полезных последствий.
В эту же командировку Милютин узнал о письме императора генерал-губернатору Назимову о том, чтобы дворяне Западных губерний продумали предложения об отмене крепостного права крестьян… Показал Милютину бумаги на имя Назимова статс-секретарь Бутков, бумаги слабые о предположениях будущего акта, но хорошо то, что они появились, ведь об этом говорилось почти без веры в успех, они, эти люди, еще остались, еще сомневаются в этом шаге императора, но ясно было, что дело началось, пусть государь не боится мнимых опасностей… Так оно и вышло…
Милютин с удовольствием вспоминал недавние годы, когда они с Барятинским жили душа в душу, предложения Милютина князь принимал беспрекословно, армейские полки шли туда, где, как известно, были непокорные горцы… И множество, казалось бы, решенных в Петербурге вопросов и проблем вновь возникало на Кавказе, в Тифлисе, царская администрация, администрация Военного министерства снова и снова задерживала оформление документов, уже согласованных с высшими сферами. Бюрократизм, формализм, бездушие… Сколько раз бывало, что назначенный на какую-то должность офицер не утверждался императором или военным министром. Назначил князь Барятинский полковника Кузьмина комендантом крепости Ахалциха, важная крепость, здесь должен быть начальник распорядительный, твердый, вполне благонадежный, а Кузьмин почти полувековой безукоризненной и неутомимой службой в армии заслужил это почетное место, а в Петербурге не утвердили полковника Кузьмина в этой должности, а он уже был назначен, уже приступил к своим обязанностям, а на его место назначен другой, тоже приступивший к своим новым обязанностям. В Петербурге говорят, что такие места должны занимать раненые… Еле-еле князь Барятинский уговорил Петербург согласиться со своими назначениями. Хотели назначить на командную должность генерала Хрулева, отличившегося в Крымской войне, а у нас был на примете генерал князь Меликов, один из способнейших генералов Кавказской армии, ему и дали эту должность, командующего одной из атакующих линий… А однажды военный министр сообщил в главный штаб Кавказской армии, что в Астрахани, дескать, служит генерал-интендант, много укравший из армии. В штаб вызвали свидетеля, который оговорил генерала, а свидетель ничего подобного и не знал о генерале… Вот такая неправда порой господствовала в армии, клеветнические доносы были не редкостью в письмах в главный штаб, приходилось разбираться, выяснять…
Вспомнилась Милютину и любопытная переписка с министром иностранных дел князем Горчаковым, которого английский дипломат упрекнул в том, что якобы Кавказская армия нарушает Парижский договор, русские крейсера царствуют на Черном море, в Анапе торгуют, а Поти как порт еще не открыт… Пришлось Барятинскому написать министру, что Турция владеет большим флотом, чем Россия, что русские войска действительно разгромили постройку черкесов, турок и нескольких европейских авантюристов, которые торговали запрещенными товарами, семь турецких кораблей тоже были уничтожены, два других турецких судна были доставлены в Анапу, а все остальное – австро-английские придирки, на Черном море действуют иностранные авантюристы и контробандисты, действия которых необходимо пресекать…
А теперь вот интриги уже здесь, в Петербурге, от людей, которые при встрече выражают самые теплые чувства и одобрения… Вот и разберись во всем этом тонком интриганстве…
Стояло жаркое лето, семья по приглашению великой княгини Елены Павловны заняла один из флигелей Каменноостровского дворца, а сама уехала за границу. Почти все чиновники Военного министерства разъехались кто за границу, кто на дачу. Дмитрию Милютину приходилось опираться в своих действиях лишь на вице-директоров, что, естественно, ослабляло ценность его предложений. При этом Сухозанет писал письма и интересовался, что происходит в министерстве без него, советовал, кого назначить на ту или иную должность, Милютин, в свою очередь, во время докладов рассказывал императору о его предложениях, комментировал их, выслушивая советы и указания императора.
В это время участились слухи об интриге против Дмитрия Милютина. Он редко ночевал в своей семье, постоянно работая в министерстве и вникая во всю структуру его деятельности, намечая, что необходимо коренным образом переделать ее, отменить излишний бюрократизм и формализм, докладывал императору о своих предложениях, который, увы, как и Николай Первый, вникал и в кадровые перестановки, и в движения по войскам, и чуть ли не во все тонкости военной жизни.
Дмитрий Милютин хорошо знал, что великий князь Константин Николаевич и князь Барятинский были полностью за назначение его военным министром, но были и те, кто удалил Николая Милютина от дела, которому он посвятил лучшие свои годы, партия реакционеров, партия, которая не желала никаких перемен, как сложилось при Николае Первом, так пусть все и остается… А Дмитрий Милютин – это опять новые реформы…
В конце июня 1861 года Дмитрий Милютин получил письмо от Новосельского из Дрездена, куда он отправился по делам, чтобы обсудить их с князем Барятинским. Рассказав, что здоровье князя улучшается, он писал: «При таком положении вещей я счел возможным провести только следующие идеи. Рассказав князю, по какому поводу я вынужден был говорить с А. Адлербергом и великим князем Константином Николаевичем об интригах против назначения Вас министром, я предупредил его, что Вас будут стараться назначить ему в помощь на Кавказ именно только с целью удаления Вас из Петербурга, тогда как если Вы будете министром, то ему спокойно можно будет оставаться за границей до совершенного выздоровления».
Меньше всего Дмитрий Милютин думал, что здоровье князя Барятинского улучшается, ведь только две недели тому назад он получил письмо от самого князя, сообщившего, что здоровье его нисколько не поправляется, на это уйдет много времени, князь в отчаянии, он приехал в Дрезден, не владея одной ногой, а к этому прибавилась страшная боль в обеих руках, с большим трудом его переносят с кровати на диван, с дивана на кровать, с большим трудом сажают его каждый день в ванну… Через две недели здоровье князя «улучшается», а через две недели после этого Дмитрий Милютин узнал, что князь Барятинский возвращается в Петербург. Весть была неожиданной, но император тут же распорядился приготовить в Петергофе князю помещение.
Милютин тут же навестил Барятинского, многое вспоминали, князь был любезен, «по обыкновению много говорил и мало слушал», вспоминал эту встречу Милютин. Две недели Барятинский был в Петергофе, часто виделся с императором, много говорили и о Дмитрии Милютине, дельном, талантливом администраторе с большими перспективами, хорошем человеке, исполнительном и благородном.
6 августа Барятинский отбыл из Петергофа, через Штетин и Берлин вновь появился в Дрездене, откуда
