И тут же продиктовал Милютину телеграмму к великому князю. Милютин и Горчаков попытались уговорить Александра Второго не торопиться, но он был неумолим. Зашифровав телеграмму (напомню, что телеграммы приходили лишь через четыре-пять дней), Милютин написал Александру Второму записку, напомнив о том, что турки еще не очистили дунайские крепости и прерывать разговоры о мире преждевременно. Александр Второй, прочитав записку, согласился с ней, и телеграмму отправили с уточнением: занять Константинополь только в том случае, если англичане высадятся в столице Турции. Но султан решительно против вступления английской эскадры в Босфор, так что англичане снова оказались в проигрышной ситуации, хотя эскадра осталась в Мраморном море в угрожающем Константинополю положении.

Дмитрий Милютин все больше и больше занимался международными делами и понимал, что угрозы Англии, Австрии и противоречивое положение Бисмарка настолько серьезны, что вхождение в Константинополь – это угроза войны с европейскими странами. Очень хорошо, что великий князь Константин Николаевич призывает войти в столицу и водрузить крест на Святой Софии, что Александр Второй тоже горит желанием именно так закончить войну, уж не говоря о главнокомандующем, о генералах, офицерах и солдатах, а что это даст… Политический горизонт станет еще более смутным, противоречивым и бесперспективным, все европейские правители возмутятся и будут готовиться к войне.

19 февраля – общая радость и ликование, подписан мир с Турцией в Сан-Стефано на очень выгодных для России условиях, император в отличном настроении, уладился к этому моменту и вопрос о конференции, которая состоится в Берлине под председательством Бисмарка. Но кто поедет на конференцию? Граф Шувалов? Князь Горчаков очень хочет туда поехать, но он болен, хотя постоянно заявляет, что он поправится и поедет.

Милютин поздравил императора с заключением мира, а он на этой же записке написал: «Спасибо от души тебе; ибо твоему усердию мы обязаны многим в достигнутых результатах».

Одновременно с этим празднованием мира пришла и скорбная весть: скоропостижно скончался князь Черкасский от апоплексии мозга. Он уже начал поправляться от сильного тифа, приступил к работе в гражданской администрации, так что смерть вырвала его неожиданно из рядов крупных чиновников в Турции. «Жаль человека умного и способного, – записал Милютин в дневнике 20 февраля. – Он имел свои недостатки, навлекшие на него, особенно в последнее время, сильные нападки со всех сторон. Но при нашей бедности в людях, обладающих государственными способностями, потеря такого человека крайне прискорбна».

Положение России с заключением договора с Турцией значительно ухудшилось. Англия и Австрия готовили свои планы, князь Горчаков откровенно говорил, что ручается за сохранение мира, Англия так и ищет любого повода для конфликта с Россией. Приехавший военный министр Турции Реуф-паша для обмена ратификаций побывал и у Милютина, в ходе разговора с которым у русского военного министра возникло противоречивое отношение к нему: с одной стороны, Реуф-паша полностью соглашался с пунктами договора, с грустью говорил о том, что Турция разбита, подавлена, единственная надежда на дружеские отношения с Россией, на конгресс в Берлине турки не надеются; а с другой стороны, заметил Милютин, Реуф-паша с гордостью признался, что у Турции есть еще 250 тысяч войска, есть еще материальные средства для защиты не только Босфора, но и Дарданелл.

Что это – восточное лукавство или простодушие побежденного? Над этим долго думал Дмитрий Милютин. Ведь Реуф-паша обещает исполнить дело Босфора, а кто не знает, что великий визирь Мютерджим Мехмед – Рюшди-паша – отъявленный приверженец Англии и ее интересов? Нет, не справится.

Никак европейские страны не могут договориться о созыве конференции в Берлине, сначала вроде бы все согласились, но потом Англия, затем Австрия выказали недовольство тем, что они могли бы получить в ходе переговоров в Берлине. Австрия уже недовольна тем, что получала Боснию и Герцеговину, Игнатьев ездил в Вену, но так ничего и не добился, Англия все козыряла своим флотом, готовым войти в пределы Турции. Нависла угроза новой войны со всей Европой, лишь князь Горчаков обещает в петербургских салонах проучить всю Европу, а вот военный министр Милютин заявляет о неготовности нашей армии к войне, что новая война – это бедствие, нужно вести переговоры.

В это время князь Бисмарк предложил Англии удалить флот из Мраморного моря, а России отступить с войсками от Константинополя на одинаковое число часов пути. Допустим, флот отстоит от столицы в 30–35 часов плавания, а русской армии нужно 40 часов до столицы. Так что никаких передвижений ни флоту, ни армии. Это предложение обрадовало императорский двор. Но вскоре узнали, что эта мысль Бисмарку была внушена английской королевой, на деле это предложение было более выгодным для Англии. Тотлебен в связи с этим тут же предложил мортиры и мины погрузить на суда и ждать указаний в случае угрозы со стороны англичан.

Не раз поражал собравшихся князь Горчаков, чуть ли не по каждому поводу выступавший против императора, горячился, вспыхивал, говорил, что, когда обсуждают военные вопросы, он не вмешивается, дипломатия, с его точки зрения, это нечто совсем другое, чем война. Император не раз его мягко поправлял, но князь снова вспыхивал. И Милютин в этих случаях всегда вспоминал барона Жомини, который частенько писал письма русским послам, редактировал ноты и обращения. А ведь барон Жомини – ничтожество, человек без всяких убеждений, легкомысленный космополит, совершенно чуждый России и способный из-за «красного словца» проводить какие угодно взгляды. Это бойкий редактор, думал в этих случаях Милютин, которого настоящее призвание писать по заказу газетные статьи. Сам канцлер, так же как и главный его советчик, вовсе не знает дел, касающихся внутренних дел Турции. «Мы, присутствующие, дивились терпению государя, – записал в дневнике 30 марта Дмитрий Милютин, – который на сей раз сохранил спокойствие, что было нелегко. С кн. Горчаковым нет возможности обсуждать дело; он не слушает, не усваивает себе того, что ему говорят, и привык перебивать своего собеседника на первых словах, не входя вовсе в существо предмета. Можно ли ожидать чего-нибудь хорошего для России от такого представителя ее интересов на конгрессе?» (Милютин Д.А. Дневник. Т. 3. С. 39).

Отношения с Веной и Лондоном ничуть не улучшались, напротив, новые предложения в Вене были отвергнуты, дескать, они еще хуже предложений Сан-Стефанского договора, а Лондон предложил разделить Болгарию на две половины и предложить им равные права автономии. Но угроз уже не было.

За победу над Турцией оба главнокомандующих, два брата императора, получили звание фельдмаршала. Оба новых фельдмаршала обратились к Александру Второму с просьбой и ему, участнику войны, главному распорядителю, тоже присвоить звание фельдмаршала. Все затаили дыхание, может, откажется… «Признаюсь, я полагал, что это странное предложение будет отвергнуто, – записал в дневнике 2 мая Милютин, – но, к удивлению моему, в тот же день государь приказал наложить на свои погоны и эполеты знак фельдмаршальских жезлов».

В центре внимания императорского двора была подготовка к конгрессу в Берлине. Александр Второй из Зимнего дворца переехал в Царское Село, и вскоре оказалось, что императору нужны были сведения от военного министра и министра иностранных дел. А они в Петербурге! Император приказал Милютину и Гирсу переселиться в Царское Село. Но и Милютин, и Гире привели достаточно убедительные объяснения, почему они не могут оставить министерства без своего присутствия: дела в министерствах совсем остановятся.

– В прежние времена, – недовольно сказал император, – ни военный министр, ни министр иностранных дел не встречали затруднений жить всегда там, где жил и государь.

В эти дни получили известие из Лондона, который наконец-то согласился на участие в конгрессе, не требуя от России удаления нашей армии от Константинополя.

Стоило только с этим дипломатическим узлом развязаться, как другая беда нахлынула на императора: князь Горчаков почувствовал себя значительно лучше и поднял вопрос о поездке в Берлин. И снова обращаюсь к дневнику Милютина за 22 мая, который дает ему уничтожающую характеристику: «Несмотря на болезненное свое состояние, старик все еще не теряет надежды порисоваться: в последнее время дело представлялось ему в таком черном свете, что он, пожалуй, и рад был остаться в стороне, предоставив другим разыгрывать незавидную роль представителя России, в качестве подсудимого пред Европой; со вчерашнего же дня горизонт как будто начал проясняться – и вместе с тем наш престарелый канцлер снова