Жанну, чрезвычайно отличавшуюся от ее образа, сформированного множеством пошлых ура- патриотических работ, образа, скрывавшего и затенявшего ее настоящую, подобно тому, как ознакомления с этими документами достаточно и для того, чтобы развеять и рассеять в пыль и прах нелепые легенды о ней, что появились в XIX веке (о ее незаконнорожденности и т. д.), так достаточно напрямую обратиться к переписке Элоизы и Абеляра, чтобы открыть для себя историю их жизни во всей ее полноте и драматичности. И вот тогда эта история предстает перед нами в своем истинном значении. Ошибиться невозможно: если эта история с таким рвением и пылом передавалась из уст в уста из поколения в поколение на протяжении нескольких столетий, причем каждое поколение истолковывало и переделывало ее на свой лад в соответствии с присущим именно своему времени менталитетом, психологией и складом ума, то происходило это потому, что она действительно имеет огромное значение. Имена Элоизы и Абеляра, неразрывно связанные между собой, служат напоминанием о том, что собой представляют межличностные отношения в человеческой паре, состоящей из мужчины и женщины; а кроме такого прямого истолкования эта история содержит еще и некий тайный смысл, напоминая нам о том, каковы у каждого человека взаимоотношения разума и веры.

Приходится признать, что Абеляр предстает на страницах «Истории моих бедствий» личностью, весьма мало способной к поддержанию истинно человеческих отношений. От его особы не исходит никакого тепла, да и сам он симпатии тоже не вызывает, не найдем мы у него никакого намека на доброжелательство и благорасположение к себе подобным, никаких знаков проявления к ним внимания, если только речь не идет о его учениках (но в таком случае надо учитывать его склонность все оценивать с точки зрения личного авторитета и величия его самого как учителя). Чрезвычайно удивительным и даже почти невероятным представляется нам тот факт, что Абеляр в своей жизни встретил человека, являвшегося полнейшей противоположностью ему самому в сфере личных отношений, — Петра Достопочтенного, воплощение доброжелательства и благорасположения к людям; поразительно и то, что жизненный путь Абеляра подытожен именно Петром Достопочтенным в самом прямом смысле, потому что именно он произнес после его смерти те заветные слова отпущения грехов, что были записаны на пергаменте, каковой Элоиза и поместила на могиле супруга.

Но к моменту встречи этих двух столь разных людей Абеляр уже многое пережил и в нем произошли большие перемены, сделавшие его способным оценить по достоинству доброжелательство Петра Достопочтенного и почувствовать, насколько велико и насколько благотворно его воздействие на других, что, разумеется, было еще совершенно невозможно в тот период после Суассонского собора, когда Петр Достопочтенный написал ему письмо, так и оставшееся тогда без ответа. Абеляру потребовалось пройти через тяжкие испытания, чтобы перемены, происшедшие в нем, привели его к утвердительному ответу на вопрос Петра Достопочтенного и к согласию принять приглашение поселиться в Клюни, а также примирили его с людьми и с самим собой, к чему и призывал его Петр Достопочтенный.

Это примирение было со стороны Абеляра скрытым признанием властной силы и могущества, которыми наделен человек и о которых он ведать не ведал, несмотря на все свои познания. В поисках истины он порывал со своим временем, допускавшим существование и действенность двух инструментов познания: разума и любви, — Абеляр признавал один только разум в качестве орудия и способа познания.

Оказался бы сам Абеляр доволен теми результатами, к которым со временем привел его метод познания, усиленный и развитый возвращением к жизни аристотелевских идей и под воздействием арабской философии? В век торжествующего интеллектуализма епископ Жак Боссюэ, стремившийся поддержать и укрепить свою веру перед лицом разума, допускавшегося, а вернее, признававшегося в качестве единственного инструмента познания, был вынужден заявить: «Я ничего не знаю всем моим сердцем». Абеляр — как бы вопреки подобной формулировке — примирился не только с Бернаром Клервоским, но и со всей Сен-Викторской школой; действительно, мы находим у Ришара Сен-Викторского формулировку прямо противоположную, произнесенную явно умышленно: «Я ищу всем моим сердцем». Что касается Абеляра, то он, вероятно, довольствовался тем, что сказал: «Я занят непрестанным поиском». Такова суть его собственного метода познания, который он именует «постоянным дознанием»; тяжкие испытания, выпавшие на долю Абеляра, заставили его «претерпеть некую эволюцию», то есть занять позицию, близкую к формулировке Ришара Сен-Викторского. И те же испытания привели Абеляра к преодолению самого себя, привели к истинной любви.

К тому же можно смело утверждать, что эволюция Абеляра, та самая эволюция, что постепенно превращала интеллектуала в человека, в мужчину, эта эволюция началась с появлением в его жизни Элоизы. Именно благодаря ей Абеляр, намеревавшийся просто удовлетворить с ней свои инстинкты, испытал истинную любовь; именно благодаря ей и через нее тот мир материальности, мир реальности и вещественности, столь презираемый этим интеллектуалом прежде, превратился для него в мир конкретной действительности. И мы здесь не только намекаем на краткие мгновения удовлетворенных любовных желаний! Дважды Элоиза сумела заставить Абеляра признать себя как личность, принудив его к неожиданному для него самого преодолению себя; дважды заставила она его слушать слова любви, хотя и звучавшие на двух различных языках — языке страсти и языке преображенной любви.

Весьма примечательным представляется нам то, что после «их совместного» пострига Абеляр вновь становится прежним Абеляром, причем даже «более Абеляром», чем когда-либо ранее. На протяжении довольно длительного периода его жизни Элоиза буквально исчезает из нее — его заботили тогда только собственные невзгоды и бедствия, соперничество с прежними соучениками и те бури, что он сеял и вызывал повсюду на своем пути, где только ни появлялся: в Сен-Дени, в монастыре Святого Гильдазия и в иных местах; и вновь им двигали лишь его честолюбивые помыслы и стремления, его злопамятность, вновь им принимались в расчет только собственные труды, собственные успехи и неудачи. Он стал очень одиноким человеком, а соответственно неизбежно стал и интеллектуалом, наглухо изолированным от мира собственным к нему отношением. И понадобилось случиться ужасному: понадобилось, чтобы Элоиза была изгнана, выброшена из своего монастыря, и тогда взволнованный Абеляр откликнулся на эту невзгоду и подарил изгнаннице Параклет.

Но сей поступок, как бы ни был он благороден, продолжает казаться в определенном смысле недостаточным, и Элоиза была совершенно права, издав возмущенный вопль, положивший начало любовной переписке. Каковы бы ни были отношения героев этой истории между собой, каково бы ни было их положение в глазах общества, Элоиза в создавшихся тогда условиях сыграла свою роль настоящей женщины в полной мере и до конца — она заставила Абеляра отвести ей достойное место даже в его трудах философа и проповедника, она, именно она заставила его стать членом монашеского ордена и духовным отцом для многих, властителем дум в духовной сфере.

Элоиза привела Абеляра туда, куда он сам никогда бы не пришел, потому что был на это неспособен; и последовательные шаги по преодолению себя, которые принуждала его делать преображенная любовь, завершились его окончательным преображением. Можно утверждать, что все творения Абеляра, начиная с любовной переписки, в каком-то смысле являются и творениями Элоизы, даже если речь идет о комментарии к «Посланию к римлянам» или к первой главе Книги Бытия. Чем и кем был бы Абеляр без Элоизы? Первым интеллектуалом? Чистых интеллектуалов в его время не существовало, ибо в XII веке люди не верили в «бескорыстную», «беспристрастную» науку; тогда интересовались лишь тем, что могло каким-то образом изменить условия существования человека либо в «практической» жизни, либо — и прежде всего — в жизни внутренней, духовной. Эпоха Абеляра являлась в большей мере «эпохой технической», чем «эпохой научной», и всякая умственная, интеллектуальная деятельность была направлена на достижение духовного развития, и напрасно было бы искать в те времена «искусство для искусства» или «науку ради науки». Впрочем, и в наши дни звание «чистого интеллектуала» представляется весьма незавидным; а титул «отца схоластики», которого удостоился Абеляр, в общем-то в наших глазах тоже лишен какой бы то ни было притягательности. В действительности если имя Абеляра известно и в наши дни, то происходит это только благодаря тому, что он оказался героем любовной истории, не знавшей себе равных; именно эта история предает его жизни истинную ценность в наших глазах. Говоря иными словами, величие Абеляра для нас заключается в Элоизе: именно она и прославила его.