Фастов поморщился.

— Очень громоздко.

— Ну, в таком случае маленький самоварчик.

— Обязательно! А теперь извините — тороплюсь.

— Счастливого плавания. И не стесняйтесь — привозите денег побольше.

Фастов действительно торопился, но не на корабль, а в ювелирный магазин.

Еще дома, до отплытия, он продумал, как загладить вину перед Валентиной. Она хоть и равнодушна была ко всякой дамской мишуре, но дорогие серьги и кольца любила. Однажды они заглянули в лучший ювелирный магазин родного города — просто так, поглядеть. И Фастов заметил, с каким восторгом жена рассматривала сквозь стекло витрины подвески с большими розоватыми жемчужинами, стоившие больше трех его зарплат. После он подарил ей перстенек с гранатом, и она его чуть не задушила в знак благодарности. Вероятно, это у нее было безотчетное, чисто детское, потому что он твердо знал: она, если попрекнуть ее в жадности или в чрезмерной тяге к побрякушкам, не моргнув глазом, выбросит любую драгоценность в форточку.

Но ему надо было как-то доказать, что он ее не разлюбил. А лучшего способа, чем сделать дорогой подарок, он не видел.

Выбирал Фастов недолго. Массивное золотое кольцо, витое, с печаткой, на которой была выдавлена латинская буква V, стоило ровно столько, сколько он получил от Фреда за свои сто рублей. Дома оно стоило бы, наверное, дороже: взяв его в руку, Фастов прикинул, что в нем граммов пятнадцать. И золото червонное...

Валентине кольцо понравилось, но она сразу спросила, откуда он взял столько валюты. Не вдаваясь в подробности, он объяснил, что в Амстердаме можно при желании обменять советские деньги. «Ой, смотри», — сказала она с сомнением.

На третий или на четвертый день, когда Валентина, проводив Костю в школу, отправилась рано утром по магазинам, Фастов позвонил Мише. Стали договариваться о встрече, и Миша как бы между прочим сказал: «Тебе привет от Веры», — то есть от жены, давая этим понять, что у него дома организовать ничего нельзя. Решили посидеть в «Молодежном» кафе. В одиннадцать часов, оставив Валентине записку, что скоро вернется, Фастов ушел из дому. Непонятное беспокойство зародилось в нем от Валиного «ой, смотри», имелось желание как-то развеяться.

Миша был рад его видеть. В кафе подавали только сухое вино, и, распив бутылку, они перебрались в соседний ресторан. С водкой разговаривать веселее. Миша расспрашивал о рейсе, об Амстердаме, вообще о морской службе, и как-то само собой получилось, что Фастов помимо воли рассказал о бармене Фреде, о ста рублях, обмененных на гульдены, и о золотом кольце. Миша слушал с большим интересом. Фастов, выложив то, что выкладывать не следовало бы, спохватился и вмиг протрезвел. «Но это глубоко между нами», — предупредил он. «Ты чудак, — сказал Миша. — Разве о таких вещах кому-нибудь говорят? Мне-то ты можешь, но другим — не советую. А меня не бойся, не продам». И дальше Фастов пил с легкой душой.

Как они очутились в гостях у Мишиных знакомых женщин, Фастов вспомнил после с трудом, но так или иначе, а домой он вернулся лишь на следующий день. И тут уж Валентина высказала ему все, что думает о его поведении. Ему бы покаяться, а он, еще не совсем протрезвев, накричал на нее. Кончилось тем, что Фастов ушел из дому. Хотел побродить по улицам, проветриться, но, увидев первый же телефон- автомат, позвонил Мише: «Плохо мне, дорогой». Миша оказался настоящим другом, пригласил к себе, они с женой его пригрели, приголубили, напоили чаем и оставили у себя ночевать.

Таким вот образом в жизни семьи Фастовых, до той поры самой счастливой на свете, произошел перелом, обернувшийся настоящей трагедией. Но до финала было еще далеко.

Во всей этой истории объяснить, понять и даже до какой-то степени оправдать можно только одно — то, что Фастов столь быстро прилепился к Мише. Дело простое: с тех пор как Фастов женился, у него не было друга, так сказать, для одного себя. Да, по правде говоря, и никогда не было. Товарищи по работе или люди, с которыми дружат семьями, никому не заменят того единственного друга, перед которым не надо ни в чем отчитываться, который прощает дурное настроение и сорвавшееся с языка грубое слово, который не навязывает своих проблем и не требует к себе постоянного внимания. Короче, у Фастова впервые появился друг.

За неделю, остававшуюся до очередного рейса, они очень сблизились. У Миши работа была такая, что он мог не ходить на нее по два и даже по три дня. Больших загулов они не устраивали, но встречались и выпивали ежедневно. Платил, как правило, Миша, но иногда Фастов восставал и расплачивался сам. Разговоры вертелись вокруг женщин вообще и жен в частности. Однажды Миша всерьез посоветовал:

— Да брось ты ее к чертовой матери, купи кооперативную квартиру, оставь ей все и уходи.

— Ты с ума спятил? — чуть не закричал Фастов. — У нас же Костя, сын.

Мишу это не смутило.

— Ладно, это ты сейчас такой сознательный. Посмотрим, что будет через годик.

Фастов попросил Мишу насчет развода речей вообще не заводить. И тогда Миша завел другие речи:

— Скоро уходишь?

— Слава аллаху, осталось два дня.

— Далеко?

— Гавр, Портсмут, потом Амстердам.

— Ты сейчас злой. Не кинешься на меня, если кое-какие идеи подкину?

— Валяй.

Миша скатал из черного хлеба шарик, смял его в лепешку величиной с трехкопеечную монету, положил на скатерть.

— Что это такое?

Фастов пожал плечами.

— Ну, был хлеб, а что ты слепил — не знаю.

Миша взял вазочку с черной икрой, которой они закусывали, поставил рядом с лепешечкой.

— А это что такое?

— Ну, икра.

— Так. Черный хлеб и черная икра. Во сколько раз икра дороже этого кружочка?

— Без нее можно обойтись. Без хлеба не обойдешься. Все относительно. Сравнивать и оценивать такие вещи — дело рискованное.

— Подожди, не философствуй. Ответь: во сколько она дороже?

— Ну, черт ее знает. Ну, пусть в тысячу раз.

— Во! — Миша поднял палец. — И зачем же без нее обходиться? Сейчас ведь не война.

— Ладно, ты мне мозги не пудри. К чему это?

Миша стал серьезным:

— Я тут как-то вспомнил об этом твоем бармене. И покой потерял, честное слово.

— А нада? — Фастов употребил старую курсантскую шутку, они в мореходке ею увлекались: на любую фразу собеседника отвечать вопросом «А нада?». Это даже самых невозмутимых выводило из себя.

— Что надо?

— Покой.

— Это же фантастика — такой бармен.

— А нада?

Миша в раздражении поправил галстук.

— Ты что, издеваешься? Могу и не отсвечивать.

Фастов еще не совсем понимал, к чему клонит Миша, но догадаться было нетрудно.

— Не злись, я же шучу, — миролюбиво сказал он. — Продолжайте, сэр.

— Болван ты, слушай дело. Можешь стать богатым человеком.

— Каким образом? И зачем?

— Затем! Сейчас ты молод и здоров, а искупаешься в ледяной воде... или свалится на тебя ящик с какой-нибудь железякой — куковать будешь?

— Не стой под стрелой.