терпит все до посиненья.

— Давай я покормлю тебя, а то оно остынет.

Конечно, терапия няньки — не лучший стиль, но появление чужих — еще накладней. Он посмотрел зрачком стремительно сужающемся, как в прицеле, и изумился складкой рта.

— Не надо, я — наёмник.

— Не страшно, я — журналистка.

Разумней было есть-глотать, чем анельгетиком сжигать желудок.

— А имя человеческое ты имеешь?

Он улыбнулся:

— Да, Олег.

— Почти что вещий. Яна.

Пока я восприимствовала милосердию сестры, кормящей раненых бойцов, Татьяна усмиряла Жоржа. Гордость, упрямство, самомненье — защитная реакция мужчин от верховенства женщин в минуту слабости, доходит до пределов: «еду к маме!»   С ответным жениным: «Ну, я тебя сейчас здесь брошу!»   Присутствующим следует внимать, брать паузы, вступать словами пословиц-поговорок и стремиться перевести все это в анекдот, когда ком в горле.

Супружеская перепалка сровнялась с дном тарелки. Накормленный боец уснул, и Рыба с Жоржем перешли на шёпот.

Путь к сердцу мужества лежит через желудок, но не приводит в чувства. Сначала шквалит эгоизм. Ершистыми вопросами проверит разговор на стойкость — чтоб убедиться, свой ли ты братишка. Потом начнет помалу приближать к тому, что жжет сознанье, сердце, душу. Умеют эти парни маскироваться в разговоре. А сроки расставанья сжаты походом в поиски за костылями, прогулочной коляской, вызовом такси… Эмпатия не успевает перерасти в симпатию, зато даёт возможность предощутить дискретность времени всем вместе. Пересеченье личности с историей, как в современных вузах учат, и расшифровывают оговорки смысла: если личность вызрела, а история ощутилась. Чего уж ощутимей — такой кровавый след. Очутились в истории мы. Когда я брата вытащила — полагала, что жертвоприношений удалось избегнуть, и эта страшная стихия замолчит. А вот поди ж ты — пять дет спустя знакомство званьем: «Я — наёмник». 

Рыбёха с Жоржем шелестят контрактом и спорят о цене и сроках. Парнишка вновь очнулся, подал звук:

— Ноги млеют. Так хочется стрелять. Я был охотником. Две ходки по контракту — как по маслу. А третья — я как зверя ее чувствовал. Еще в Архангельске, на сборах, понял, что как-то не туда.

Повел прищуренным прицельным взглядом по плинтусу стенного поручня, словно по кромке леса — вдоль и вдаль.

— Ноги размассажировать, а лучше растереть. — Я нарочито проявляла дерзость, чтобы прикончить трудный диалог.

Реакция случилась с тем эффектом, который слыл обычаем рождения надежды у врачей — больной вдруг улыбнулся.

— Не надо, мне такое не поможет — там у меня почти одна нога.

Мой мозг вдруг сделался таким догадливым и выдал термин: «фантомные боли». 

Звонок. Он вздернул руку за плечо и где-то за ухом поймал мобильник. Катеттер под ключицей взбух, и все лекарство на штативе забурлило. Ловя с испугом зашатавшийся штатив, я с удивленьем слушала гортанный разговор, похожий на селекторное совещанье диспетчеров дистанции пути с коротким изложеньем сводок и шальных команд.

По праву торможения штатива со скоростью реакции бойца, мне позволительно и любопытство:

— Что это за язык? Фарси? Пушту?

— Это ребята позвонили.

— Откуда?

— Из Чечни.

— И вы вот так общаетесь, свободно, в сотовом режиме?

Больной боец самодовольно ухмыльнулся — наверное, живала в нем бравада.

— Нет, не свободно. Так, привычно.

Рыбёха с Жоржем напряглись и повернули головы. Ругаться перестали. Повисла тишина, и стало жутковато.

Мгновенный перезвон и верный сын военного устава приблизил диалог доверью окружающих. Превосходя опасность вражеского перехвата, он прокричал родное:

— Не подтверждает? Я говорил ему — там мина, пусть ответит! — и трубку уронил куда-то за ухо.

— Здесь что у вас — идет военное дознанье? — Мне перестала нравиться игра: припадки, обмороки и шальные вскрики. Всё так смешалось…

— Да и так все ясно! Героя не дадут — без ног оставят! По дури влез — сам виноват! Дурак попался старший лейтенант — две ходки ничего, а эта третья. Я говорил ему: «нельзя туда, там мина».  Он нас послал проехать, отдал приказ, я дважды отказался подчиниться! Чеченец этот все ходил-ходил по полю. Три дня. То пашет, то не пашет. Я с вечера за ним все наблюдал. Он трактор остановит — и ковыряется под задним колесом. Как будто поломался, чинит. Я говорил — прогнать его, что он мотается в расположении части. Программа возрождения Чечни! Минеры поле обезвредили за три дня до его прихода. Мы охраняли. Не было там мин. Я их по тонкому сигналу чую. Как мышь.

Звонок — в одно касание в руке мобильник. Что мне подхватывать, поднос или штатив? В прозрачных трубках булькнули лекарства. Химический состав не обезболивал и не дурманил, а только обострял догадки злых и промысловых интуитивных чувств. Рыба была как неродная. Сторонним наблюдателем остолбенела. Иные свойствами умеют так: своей палитрой чувствовать. В истошном отстраниться, и наблюдать издалека. Не проникаются.

— Проверили? Что он — сознался? Чеченец с вечера ходил по полю — то пашет, то не пашет, то трактор бросит, и к себе домой пойдет. Три дня как появился. Где он был? После минеров появился. А утром лейтенант — отправил нас по полю в бэтээре. Я говорил — давайте по дороге… Так я просил вызвать минеров! Спросите у ребят! Я дважды отказался подчиняться. Чем он аргументировал? Сказал: минеры будут через час, а прочесать по полю надо срочно, и напрямик отправил…

От уха трубку к носу — и кнопочки привычные давить, но связь пропала. Приспособленья изловчить на подзарядку. И выдохнуть. Пружина сентипоновой подушки выносливее перьевой.

— Кому-то плохо, что я просто выжил. Я с вечера за ним все наблюдал, а он фугасы ставил. Спрячется за трактор — и мина запищит. Я полевых сурков, кротов, мышей по звукам отличаю, меня дед с детства обучил. Я в первых двух походах всех спасал. Меня минеры знали. Предупреждал. Да видно, не нужны по третьей ходке. Много знаем.

— Олег, да брось ты, разберутся. — Жорж страшно за него боялся, и было ясно видно по расширенным зрачкам, что даже с психикой матерой режиссуры, взращенной на устоях деспотических начал, ему не справиться с отчаянным испугом за этих пацанов среды, в которую впервые он попал.

Мне надоела бестолковость мужиков — погибельная шкодливость бравады:

— Нет, вы постойте, парни, здесь нужно все судить предельно четко. Когда идет дознанье, важно подавать не информацию, а сведения. Сведенные в одно звено осколки мелочей в воспоминаньях. А вы спешите. Спешьтесь. От вашего кавалеристского наскока идут потери в весе на больничной койке. Этак нам вас не прокормить!

Ура, попала. Комплекс валежника в ребятах отступил. Затихли.

В дверной косяк просунулось предплечье с шахматной доскою — пришли соседние палаты, отобедав. Пристроились на краешках, в углах. Примолкли.

— Я вообще не понимаю, чего вы здесь лежите? Внизу такой буфет. А ну-ка, парни, быстро на коляски. Я что тут перед вами, в качестве термометра присутствую? Нет бы развлечь прелестных дам приятным светским разговором.

— Чем-чем? — меня из нескольких углов переспросили святые представители казарм. — Мы лучше, в шахматы сыграем.