обхватив деревья, пацаны деревенские, женщины в колпаках и фартуках, Наверно, поварихи из дома отдыха. Еще приметный мужик, бородатый, как монах, в старом плаще и зеленой шляпе — похоже, сторож или истопник.

Приманил к себе парня.

— Что тут?

— Убийство, — зашептал. — Двух сразу.

— Женщин?

— Не. Городских, дачников.

— Пенсионеров, что ли?

— Не. Старики летом ездили. И то редко. А как лето кончилось, эти стали. Они с позапрошлого года у Матрены дом откупили, перестроили, ну и ездили. Молодые еще. Один — сын. Может, по двадцать лет только. Или по девятнадцать. Максим, а другой Славка.

Мы у них музыку через забор слушали.

— Клевые записи?

— Класс.

Парень был тупой и крепкий — как лозунг.

— Пойдем поближе посмотрим.

— Не, — замотал нечесаной головой.

— Пойдем, Чего ты?

— Ну их. Что я, совсем, что ли?

— Герой Покойники, они смирные.

— Ага. Вот сам и иди.

— А где третий?

— Чего?

— Мне старуха в магазине сказала. Трое. На «Жигулевиче».

— Слушай больше. Брехня. Машина, точно, стояла.

— Светлая?

— Белая, а по бокам грязная. Не. Двое их. Мы на великах гоняли. В субботу и воскресенье.

— Подсматривать нехорошо.

— Больно надо. У них музыка хорошая.

— А машина? Давно уехала?

— Она разве… уехала?

— Пинкертон. Не заметил?

— Мы на карьерах купались.

— Когда их? Сегодня?

— Ага. Недавно. Вчера мы тут проезжали. Темнело уже. Сторож с собакой гулял, и больше никого.

— Ладно, дай пять.

Парень напрягся и помрачнел.

— Дрожи дальше, — Андрей пожал его потную вялую руку и отошел.

Точно — они. Штаны Максима, клетчатые. Он часто в них ходил. Голова то ли есть, то ли нет, не разглядел. Колеса мешают, люди. Далековато. А может, в выемке так лежит. У Славки колено голое. Лицо, голова — все под коркой кровяной, и трава вокруг грязная, бурая.

Подкрался поближе, но милиционер заметил и отогнал.

— Нельзя. Уходите.

— Сволочи. Кто их?

— Проходи, парень. Нельзя. Уходи отсюда.

— А кто их? Нашли?

— Я кому сказал?

— Ухожу, ухожу.

Пухлая сизая туча, нависая над озером, угрожала дождем.

Небо меркло.

В сыром полуподвале, приспособленном под зал занятий атлетической гимнастикой, не выветривался запах нота — хотя фрамуги даже зимой были настежь.

Ребята взмыленные. Севка жал с груди лежа, по блинам — килограммов семьдесят. Молодец. Иван качал на тренажере спину. Лицо его, когда увидел в дверях Андрея, дрогнуло. Выдохнул:

— Обожди.

— Работай, работай.

Яшка сидел в углу на своей тележке и с пола заваливал на обрубки пудовую гирю.

Андрей поставил рядом с ним коробку на попа. Потрепал за кудри.

— Тебе. С годовщиной.

Яшка смутился.

— Спа… па… сибо, — когда волновался, он заикался сильно. — Раз… разз… денешься?

— В душ с вами схожу. Не отвлекайся.

Обошел зал, посмотрел, как работают другие. Поздоровался за руку с тренером.

— Сачкуем?

— Дела, Олег Матвеич.

— Не принимаю. Если для тебя что-то важнее — прощай. Только так.

— Ох, и крутой же у вас характер, Олег Матвеич.

— Уходишь?

— Сам — ни за что. Пока не уволите, помозолю вам глаза.

— Канителиться не в моих правилах. Даже с тобой.

— Знаю, Олег Матвеич. Вы уже говорили.

Андрей разделся, и в душевой занял дальний отсек.

— Здорово, лейтенант! — Севка влетел первьэм. — Где пропадал? Целый день названивали, аж диск раскалился.

— Надо обсудить.

— Есть что-то для неленивых?

— Может быть.

— А я? А мне? Я тоже хочу! — улыбался Иван, стягивая через голову липкую, пропитанную потом майку. — Сев, мочалка у тебя?

— В сумке.

Они мылись под одним соском. Зашумела вода и и соседних отсеках — и там жали-сь по двое, по трое. Душевую заволокло паром.

— Гребцов! Ты здесь?

— Он вышел, Олег Матвеич.

— Отставить разговорчики. Андрей! На минутку!

— Пупок промою!

— Некогда мне!

— За ухо прихватили! Не могу!

— Кончай свои шуточки!

— Они не «антеи», Олег Матвеич, они бандиты, — Андрей подошел, потирая ухо, — Накачали на мою голову.

— Я по делу.