И все-таки, когда нужда заставляла, когда выводил дружка из гаража дяди Коли, и прыгал в седло, и чувствовал, как он послушен, как молодо взрезывает, все обмирало внутри и сердце екало. Сами собой расправлялись плечи, и он чувствовал, что снова свободен и уверен в себе, и горд. Припоминалось былое, и хотелось, как прежде, побеситься, поозорничать, лихо поегозить на дороге, подрезая ленивые грузовики, обходя то слева, то справа, прямо по обочине, окатывая пылью чопорные легковухи.

И сейчас, мчась по знакомому шоссе, он сбавлял до восьмидесяти только в населенных пунктах. Ну, и там, где посты, конечно — и не потому, что боялся просечек (шеф немедленно достал бы ему новый талон), а просто неохота было со служаками разговаривать.

Проскочил Балки, Зякино и свернул налево, как у Катерины на схеме нарисовано. Сбавил скорость, и давай прочесывать местность, деревню за деревней. Едва не промахнул. На истерзанном щите: «П…во…е», и он догадался — Привольное. И по приметам сходится — изб двенадцать по обе стороны от шоссе. И дом достроенный на околице, через три от магазина.

Свел мотоцикл в кювет, припрятал в кустах бузины, чтоб не отсвечивал. Ткнул калитку — не заперто. Вошел за ограду. На цыпочках. Осмотрелся. Точно — они.

Только они так гадят. Где живут, там и гадят — стиль, не спутаешь. Пачки «Кэмэл» недокуренные, бутылка коньячная на крыльце — пустая. То ли ветром ее катает, то ли доски от шагов проминаются. Дверь на веранду расхлебенили. И здесь уютный бардачок.

— Эй, Тула!

Ни звука. Как вымерли. И в доме пусто. А запах жилой, вонько. Камин масляный — теплый.

— Агафон! Славка!

Вилку из розетки выдернул.

— Эй, бездельники! Я это! Бец! Дрюня!

Шляются, что ли? Не могли же они уехать, дом не заперев? Или могли? «Жигуля» не видно, а пешком они не ходят. Халява их разберет. Может, в соседний поселок укатили? За жратвой?

Быстренько по углам посмотрел — где телик? Нету.

Влез по винтовой лестнице на второй, голову в дыру сунул. И тут как после погрома. А телик стоит, родной.

Пошарил вокруг — нет приставки. И, похоже, не было.

Не включали. Пыль на телевизоре ровная, толстая. Никто не прикасался, ежу понятно.

Вот где искать обормотов?.. Ха, дружбан у них…

Может, передрались?

Вышел за калитку и призадумался. С чем к Катьке явлюсь? Ни одного козыря на руках. Бэ, мэ?

И решил — а, чего нам. Разведаем.

Перебежал дорогу и по нахалке ткнулся в резную калитку.

А дом — офонареть можно. Ладненький, как игрушечный. Под «терем-кафетерем». Видно, с руками ктото живет. С душой сработано. Резьба — закачаешься.

Побарабанил.

Глухо.

Глянул в щелку — бабка по двору ходит. Что-то делает, озабоченная. Корыто у нее деревянное. Не то скребет, не то отстирывает. И виду не подает — глухая тетеря.

— Мамаша! Отопри на минутку! Спросить надо!

Забурчала:

— Какая я тебе мамаша?

Приковыляла — злая, ужас. Брови к носу, а нос вислый. И еще сильно глазами косит.

— Аа, еще один. Нехрист лохматый. Явился!

— Здравствуйте, уважаемая.

— Всех бы туда!

— Куда, бабуня?

— Чертям на съеденье! — тычет — в руках тряпка какая-то, вроде гимнастерка скрученная. — Чтоб духу вашего на земле не было!

Оглянулся:

— Мать моя буфетчица.

Как же сразу-то не заметил?

Отсюда, с этой стороны шоссе, хорошо просматривалось поле за околицей. За полем — плешивый взгорок, а по бокам желтый с прозеленью лес. Видно: что-то случилось. «Скорая» торчит — до пояса. Чумоход, крыша одна. И народ толчется, зеваки.

— Тихо, бабуня. Понял. Не озоруй. И не гляди, как змея из-за пазухи.

— Я тебе погляжу сейчас! Я тебе погляжу!

— Залетный я. Нездешний. Доходчиво объясняю? Проездом, случайно — во, каска, шлем.

Она замахнулась тряпкой.

— Глаза бы вас, чертей, не видали!

— Меня и не было, — он отскочил как ошпаренный. — Доброго здоровьичка. Пока.

Краснощекая продавщица, уложив на прилавок груди, распирающие ее белый халат, в охотку судачила с товарками — как раз по интересующему его делу.

— Небось из Жигалова кто.

— Да ну?

— Звери.

— А ты сама-то видела?

— На страсть такую глядеть…

— Вот и я — померла бы от страха.

— Ваня Вострикова рассказывает — одному полбашки отсекли.

— Врешь.

— Да чтоб мне всю жизнь по бехээсам сидеть.

Полюбовавшись на пустой прилавок, Андрей незаметно вышел.

По утоптанной дорожке, надвое перерезающей поле, пошагал к лесу. На ходу снял куртку, скатал и засунул под ремень, каску положил между картофельных грядок и приметил место — яркие, чего маячить. Чем ближе подходил, тем сильнее волновался. Вроде не трус, а страх до костей пробирает. Лезет под рубаху, ничем не выгонишь. И ноги как будто идти не хотят.

Поле поджимал, цепляя грядки, подростковый лесок, а левее, как на взгорок поднялся, увидел озерко.

Небольшое, уютное, как бы к лесу ластится. Берега утоптанные, сходы к воде, общипанные редкие кустики — живое, значит, купаются. «Скорая» на дороге.

А милиция — на той стороне, в ложбинке, где трава не повяла. Метрах в сорока — голоса слышно, бригада следственная, фотографируют. А правее, в болотце, что за ложбинкой, глазеют, стоя на кочках я