выражаться.

— Что ж, и на том спасибо.

— Да. Сыграем в открытую. Но, Виктор Петрович, никакого благородства. Забыл уже, когда даром работал. Помню только — всегда унизительно.

— Консультировались?

— Не имеет значения, — Андрей нахмурился, помрачнел. — Мне как вас теперь называть? Гражданин следователь?

— Если можно, по имени-отчеству.

— Конечно, Виктор Петрович. Конечно, советовался. Мы не из тех, у кого руки, вися, отболтались. И не из тех психов, которые считают себя умнее других. — Умнее всех на свете. Примерный ученик, — улыбнулся Андрей. — В прошлом босомыга, а теперь ученик. И хотел бы остаться им как можно дольше.

— У вас неплохой учитель.

— Учителя, Виктор Петрович. Между прочим, ивы тоже.

— Вот как? Я успел вас чему-то научить?

— А как же?

— Надеюсь, не врать?

— Ой, Виктор Петрович. Врать. Взаимность вранья — помните? — у классика — первое условие развитого социализма.

— Почти первое. Искажаете, милый мой. Деликатная взаимность. И не развитого социализма, а русского общества прошлого века.

— А мы не русские, что ли?

— Того общества давно не существует — разве вы не проходили этого в школе?

— Ну пусть — почти… Или, как моя матаня говорит: чего не видишь, про то и не врешь.

— Хваткая у вас память.

— Вы не согласны?

— А что еще ваша мама говорит?

— Прибауточница. Она это дело любит.

— Ну что-нибудь? Что запомнили?

— Зачем? — насторожился Андрей.

— Не хотите, не говорите.

— Ну, всякое… Неправдою жить — не хочется, правдою жить — не можется.

— Дамы, драмы, храмы, рамы.

— Не понял старшего товарища, — Андрей озадаченно посмотрел на следователя. — Смеетесь над юношей, попавшим впросак?

— Давайте по делу, — устало сказал Кручинин. — Чем вы занимались в понедельник, 8 сентября? Вспомните. Подробно, с утра и до вечера.

— Алиби? В том-то и закавыка… Измазался по уши ни за что ни про что… Одна надежда на вас, потому и прискакал. А если бы чисто…

— Ищи ветра в поле?

— Бега? Ни в коем случае. Умаслил бы дедка вашего, снял грешок. И с вами — бесконтактным способом.

— Я повторяю вопрос. Что вы делали в понедельник, 8 сентября?

— А ни шиша не делал. Дурака валял. Загорал. Читал. Трепался по телефону. Пилось да елось, да работа на ум не шла. Понедельник. Тяжелый день.

— Значит, в городе? В своей фирме?

— Маринка трепанулась? — вяло спросил Андрей.

— Где вы ее прячете?

— Тут рядышком, за забором. Петровку знаете? А Лубянку? Ну вот примерно между ними.

— Гребцов, — Кручинин неодобрительно покачал головой.

— У вас не шутят? Учту.

— Прописывались?

— Аренда. На неопределенный срок.

— Квартира?

— Дворец… Не теряйте время, Виктор Петрович, Фирма лопнула. Нет ее больше. С сегодняшнего дня нет. И не было никогда. Фьють!

— До лучших времен?

Андрей рассмеялся.

— От вас зависит.

— От вас — тоже.

— Не. Бобик сдох.

— Решающее слово за шефами?

— Ой, Виктор Петрович, — скривился Андрей. — Замнем для ясности. Меня-то по-глупому отловили. А они вам вообще не по зубам.

— Акулы?

— Ничего подобного. Как раз наоборот. Умные, образованные. Члены партии, между прочим. Всегда помогут, выручат… Ой, да чего там. Они эту нашу жизнь — насквозь. И вдоль и поперек.

— Лучшие люди? Герои нашего времени?

— А, вас не переубедить.

— Подумайте, Гребцов. Филантропия за чужой счет? Сначала нас с вами обирают, обманывают, грабят, сколачивают капитал, а потом из наших же денег нам и помогают — так, что ли? И это называется благотворительностью?

— Виктор Петрович, мне нельзя злиться. Не злись, печонка лопнет. Но вы несете такую чушь… Извините… Никто никого не грабит! Сами несут. На блюдечке с голубой каемочкой. Плата за услуги. Вы за свою работу получаете в кассе, мы — из рук в руки. Вы наемный рабочий и вкалываете на барина, а у нас — иеподневольный раскрепощенный труд. И вся разница… Сказанули грабят. У вас сразу — разбой, грабеж. Как будто по-другому нельзя… Да вы притворяе тесь! Сами знаете: разбоем капитала не соберешь, Надежного капитала, я имею в виду… Надо быть веселым и находчивым. Главное — ум. Мастерство, опыт.

— Надеюсь, вы не станете отрицать, что ваша деятельность противоречит закону.

— Ой, — поморщился Андрей. — Закон. Дуделочка с сопелочкой. Жизнь идет, а закон стоит. Тошнит прямо… Прикажете ждать, когда чиновники прочухаются? Да там такое болото — ракетой не прошибешь!.. Им хорошо, их устраивает. Они же нарочно так сделали, что инициатива наказуема. Винтики им нужны, болтики, шпинделя. А если не тупап? Куда податься? Стена!

— Опасный путь. Так легко оправдать любое преступление. «Все позволено» — вот куда вы себя толкаете.

— Э, фигушки, Виктор Петрович. Немного соображаем. Есть преступления. А есть противозаконная деятельность, которая временно противозаконная. Потому что наверху не чешутся. Плевать им, хата с краю. Думать не хотят. Им людей уважать или там… Родину любить — предписания нет. Скоро отравимся и передохнем все, а им — трын-трава. Им план гони. Любой ценой.

— Послушать вас — прямо патриот.

— И если их вдруг разбудят, — с воодушевлением продолжал Андрей, — мать моя буфетчица! Оказывается, эта деятельность никакая не противозаконная, асамая что ни на есть полезная. Всем полезная, всему обществу… Здрасьте вам, очнулись. Тридцать, сорок лет спали, сажали, давили, выбрасывали людей на помойку, а выходит — ни за что! За то, что шевелились, хотели дело делать, а не с лозунгами маршировать.

— Начитались.

— Ой, бросьте. Пока своя башка варит, не жалуюсь.

Надоело. Закон, закон. Да сейчас вам любой пятиклассник скажет, что закон у нас что дышло… Разве не так?