до смешного напоминает белый гриб. Лицо мокрое от дож­дя, капли стекают по щекам, по подбородку... У него характерное для альпиниста худощавое лицо, глаза, привыкшие глядеть далеко вперед, слегка прищурены. Он крепко держит веревку, на другом конце которой — ушедшие вперед товарищи. И если что- то случится и я не смогу помочь,— я уверен, что он сумеет. Если расте­ряюсь я, Джумбер не растеряется. Если мне придется туго, первым на помощь мне придет мой товарищ по связке, он разделит со мной все. Он сделает все, только бы спасти мне жизнь. И если его крюк сорвется и сам он последует за мной в бездну, я уверен, что, летя в лабиринт утёсов, он прокричит мое имя...

Внезапно мной овладело теплое, необычайно теплое чувство, и странное волнение сдавило глотку. Я не знаю, что случилось в те минуты, но что-то мягко и горячо щекотнуло щеку — то была невольная слеза...

«Кого, кого я могу любить больше этого человека? Братьев, родственников? Неужели только кровное родство рождает высочайшую любовь между людьми, а не их взаимопонимание и духовная близость?» — думал я. Мне вдруг страстно захотелось заключить в объятия моего друга и расцеловать его, но, разумеется, я сдержал свой порыв. Я только отнял одну руку от веревки и положил ее на плечо моего друга.

Он взглянул на меня, но вряд ли заметил ту слезу, да и как можно было ее заметить среди бесчисленных капель дождя, струившихся по моему лицу!

— Поднимайтесь по вспомогательной веревке,— услышали мы в это время приказ сверху,— осторожно поднимайтесь...

Первым иду я. Джумбер должен следовать за мной, но он категорически отказывается. Я останусь, говорит он, помогу Михо тащить груз. Михо был один, и ему приходилось труднее всех. Труднее уже потому, что он понятия не имел о том, что происходило в нескольких шагах над ним: основная веревка доходила только до нас.

Шлямбурные крючья, точно серьги, висели на мок­ром граните, веревка увлекала меня вверх. Другой ее конец крепко-накрепко держали мои товарищи, и я не думал ни о какой опасности. Вскоре я миновал непри­ступную воронку. Ее гладкие, словно отполированные стены. На гребне меня встречают ободряющими возгла­сами Шалико и Джокиа. Прильнув к скале, они, словно рыболовную сеть, тянут вверх капроновую веревку.

— А Михаил? Где Михаил? — спрашиваю я, едва снявшись с основной веревки и оглядевшись. Старшего нигде не видно.

— Михаил? — Шалико посмотрел на уходящую вправо трещину.— Он пошел вдоль этой трещины, что­бы хоть наполовину выполнить сегодняшнюю норму.

Трещина представляет собой пояс полутораметровой глубины, уходящий на северо-восток. Метрах в трех от места, где мы стоим, он теряется в густом тумане. Туман поглотил и нашего руководителя. Мы не знали, где он и что с ним, но, уверенные в его мастерстве и сноровке, не особенно беспокоились о нем. А вскоре над нашими головами застучал «дятел». Паузы между уда­рами и отдаленный шорох обозначали преодоленные шаги и метры. Какую радость приносит сознание того, что упрямая скала все-таки подчиняется воле человека!

Наконец появились и Джумбер с Михо, который один тащил все наше походное снаряжение, весь наш провиант.

— Послушай, чего ты смотришь, помоги ему...— окликнул я Джумбера.— Вроде ты для того и остался внизу?

— Хе-хе! А ты знаешь, что он сделал?

— В чем дело? — заинтересовались Шалико и Джокиа.— Что натворил этот бедняга?

— Если бы вы знали, что он натворил!

— Он сожрал целую сумку чудесной кехуры! — изрек Джумбер.— Целую сумку! Когда мы с Гиви его засекли, было уже поздно. В этот момент он дожевывал последнее яблоко. Он не оставил нам даже огрызка!

— Ах, вот оно что! Так бы сразу и сказал, мы бы его угостили хорошеньким осколком скалы. Ай-яй- яй!..— Шалва проглотил слюну.

Михо с преспокойным видом извлек из заднего кармана брюк краснощекое яблоко и звучно откусил добрую половину.

— Глядите, глядите на этого нахала! На этого обжору! — завопил Джумбер, уличая преступника.

— Обжора! Действительно обжора! — единодушно подтвердили остальные.

— Однако!.. Нам тоже не повредило бы сейчас полакомиться яблочком,— неожиданно смягчившись, миролюбиво проговорил Джокиа.— У меня во рту слов­но пустыня — сушь и жар!..

— Подождите, придет Михаил, он вам покажет! — крикнул кто-то.

Мы все знали чрезмерную требовательность и даже суровость Старшего во время восхождений, все наши дурачества он счел бы нарушением режима питания и вообще неуместными.

И в это время веревка дрогнула. Сверху донесся шум. Следом по желобу соскользнул мокрый с головы до пят Михаил. Клочья тумана обвивали его фигуру, точно дым.

Шутки разом прекратились.

Михаил спускался молча. Это означало, что дела неважные. Если бы он решил идти наверх, он не спус­кался бы, а позвал нас к себе.

Михо сразу все понял и стал молча распаковывать груз. Остальные стояли в оцепенении.

— Чего вы застыли, давайте искать трещины для крючьев,— крикнул нам снизу Михо.

Это была обязанность Шалвы и Джокиа. Я с Джумбером стоял на страховке, и, поскольку команды снять страховку не последовало, мы изо всех сил сжимали веревку и во все глаза глядели на Старшего.

Каминная полка, на которой мы находились, оказа­лась удобным местом для ночевки. На ней свободно могли уместиться шестеро. По всей видимости, трещины здесь должны быть. Обнадеживал нас и желоб, по кото­рому спустился Михаил.

Наличие желобов и поясов в горах, тем более у вер­шины, обычно говорит о мягкости грунта. Потому аль­пинисты рады им, они являются как бы залогом того, что можно будет вбивать крючья, минуя трудоемкую и утомительную работу — бурение скалы шлямбурами. Работа эта схожа с трудом каменотеса, но с той огром­ной разницей, что каменотес работает на земле, сидя ли­бо стоя, альпинисту же об этом и мечтать не приходит­ся,— ведь шлямбурные крючья применяются в основном на гранитных стенах отрицательного уклона, где чело­век лишен минимальной опоры. Повиснув на раскачи­вающейся над бездной веревке, альпинист стучит молот­ком. Порой, когда окрестность окутывает туман, погло­щая и пики и пропасти, скрывая и трещины и выступы, ощущение опасности притупляется, но ведь в действи­тельности ничего не изменилось. Может, это и хорошо — туман на какое-то время дает сознанию отдохнуть от огромного напряжения.

— Гамаки, и — спать! Утро вечера мудренее, с но­выми силами найдем и дорогу,— говорит Михаил.— Камнепадов можно не бояться, крыша надежно защи­щает нас!

— Господи, помоги! — бормочет кто-то.

Пока мы все устраивались и укладывались на ночь, сверху почти дотемна раздавался стук. Это Старший не выдержал — еще раз поднялся наверх, к предвер­шинному гребню...

Я сижу на обломке скалы. Вглядываюсь в даль — на север. Ничего не видать — плотный туман скрывает Сванэтский Кавкасиони.

Моросит.

Там, наверное, идет снег. Там, на Ушбе, никогда не моросит, там только снежит...

У моих ног начинается Чатинский ледник. Изрезан­ная глубокими трещинами срединная часть его тоже скрыта туманом. Ледник шумно дышит, словно живое существо.

Целый день сижу я на этом обломке скалы и гляжу на север, гляжу во все глаза... Я жду ракет — нет, одну ракету, белую ракету. Но вокруг лишь непрогляд­ный серый туман. Сегодня уже девятое, но ни белых, ни зеленых, никаких ракет нет!

Дождь усиливается. Капли становятся крупнее. Я продолжаю сидеть. Уже девять, а я все сижу... Идет снег. Не видно ничего, совсем ничего. Пусть идет дождь, пусть падает снег — только пусть загорится ракета, белая ракета!

Половина десятого. Темный занавес падает с небес. Мрак поглощает окрестность. Я силюсь