Грузию, я родную Местиа...

От нашей площадки поднимается узкий внутренний угол. Товарищи атакуют его. Кверху он расширяется, принимая форму воронки. Пройти его там будет трудно.

Воронка глазурованная: когда дневные лучи проры­вают толщу облаков и падают на стену, влажная поверхность воронки сверкает. Мы напряженно следим за ушедшими вперед. Веревка между нами все удли­няется, надежность страховки уменьшается.

Скорость падения и вес падающего с десятиметровой высоты человека возрастают в геометрической прогрессии. Удержать его на десятом метре от опорной точки веревки и хоть немного приостановить падение практи­чески невозможно, даже современные капроновые ве­ревки не всегда выдерживают такой груз. А еще не исключено, что расшатается опорный крюк либо обру­шится скальная порода.

Человеку не дано знать, где и когда он сделает свой последний шаг. Тем более не знает этого альпинист. Но первейший долг альпиниста — выполнять свою обя­занность до последнего вздоха. Остальное — дело судь­бы. Может, он рожден под счастливой звездой? И этого тоже никто наперед не знает.

— Ну-ка, сколько метров, посчитай...— окликает меня снизу Михаил.

— Десять... да, десять метров...

Сверху лишь изредка доносится стук молотка. Между нами опускается плотный туман, и стук почти не слышен.

Молчание длится. Проходит минута за минутой, про­ходит десять минут, двадцать, тридцать... Еще двадцать. Час. Ребята исчезли из поля зрения.

И вдруг снова — точно яблоки с дерева посыпа­лись — наверху застучал молоток!

Мы даже не утираем с лица дождевые капли — до того ли, когда такая радость!.. Наверное, сейчас они проходят воронку.

— Сколько метров? Посчитай, сколько метров!..— снова кричит снизу Михаил. Он и его тезка управились с упаковкой багажа, подготовились к «транспортиров­ке» и с замиранием сердца ждут сигналов сверху.

Интонация Старшего кажется нам странной. Чего он волнуется, ведь пока все в порядке, дело, слава богу, идет хорошо — ребята проходят воронку...

— Стук доносится издалека... Вероятно, они прохо­дят воронку...— кричим вниз.— Видимость плохая, но стук слышится издалека...

Как раз в это время задул восточный ветер, содрал со стены завесу тумана, и мы увидели невероятное — штурмующая связка оказалась всего лишь в каких-то нескольких метрах от нас! Они топтались на освоенной полчаса назад высоте. А мы-то воображали, что они проходят воронку! Какое разочарование! Наша радость оказалась напрасной, преждевременной. Во всем вино­ват был туман. А ведь мы не были новичками!

— Десять метров!..— крикнул я вниз.— Они опять там!

— Тьфу, черт! — чертыхается Джумбер. Я тоже чертыхаюсь — от стыда и злости.

— Необходимо помочь! Ребятам трудно!..— кричит снизу Старший.

Через несколько минут он у нас. Не вытерпел, сам пошел на помощь. Он связывается основной страхо­вочной веревкой и идет к штурмовой двойке.

— Не люблю я эти воронки... Никак к ним не под­ступишься. Попробую обойти сбоку,— сказал он нам и скрылся в новом наплыве тумана. Лишь по колеба­нию веревки понимаем, что он продвигается вперед. А ребята замерли. Видно, выбились из сил. Или по­теряли надежду преодолеть воронку и ищут другой путь?

Проходит несколько минут, которые кажутся веч­ностью.

— Все остаемся на своих местах, пока что-то выяс­нится,— доносится сверху голос Старшего.

Через несколько минут снова застучал дятел. Стук доносится слева. Значит, идут по смежной скале.

Веревка задрожала, дернулась туда-сюда, потом, словно набравшись, сил, тихонечко сдвинулась с места.

Мы выдохнули с облегчением.

Я посмотрел на Джумбера, На лице его вновь проступила едва заметная улыбка, оно как бы освети­ лось радостью. Вероятно, то же было и со мной.

— Ребята, что слышно, как дела? — кричит снизу наш носильщик, оставшийся без пары, Михаил- Млад­ший.

В его голосе — нотки уныния. Несомненно, одиночество действует на него скверно. Человек в горах может преодолеть множество трудностей, но рядом он должен чувствовать плечо товарища, который делит с ним радость и беду.

— Веревка двинулась!.. Я думаю, они штурмуют...— ответил Михаилу Джумбер.

— Ты там, часом, не загрустил? — крикнул я.

— Загрустил? — отозвался он с подчеркнутым удивлением.— Я прекрасно себя чувствую, вот вы-то сами как?

— Чего ты пыжишься, можно подумать, у тебя зва­ный вечер!

— Ага, вот именно, я развлекаюсь в свое удоволь­ствие.

— Никак медом балуешься, а? Подожди, я крикну им наверх, что ты открыл фляжку с медом!..— пригро­зил изрядно проголодавшийся Джумбер.

— А вот и не угадал!.. Ну-ка вспомни, что мы с тобой уложили в кожаную сумку?

— В кожаную сумку? — задумался Джумбер.— Яблоки... яблоки «кехура», пожертвованные семейством Чартолани... Ты брось там копаться, в этой сумке, понял?

— Это почему? Меня жажда мучит, должен ведь я глотку промочить...

— Вот еще! Какое мне дело до того, что тебя жажда мучит!

— Так вот, я тебе говорю, что если у человека есть на Ушбе вода и пища, ему и не грустно и не голодно... И не холодно — у меня здесь целых шесть спальных мешков!

Да, положение наше не ахти какое блестящее: вся провизия у Михаила-Младшего, и снаряжение у него, так что с ним лучше идти на мировую, чем спорить и препираться.

— Что нам ссориться — мы ведь соседи, нас разде­ляют каких-то два этажа, и подъезд у нас один,— начинаю я мирные переговоры,— как говорится, брат для брата — в черный день, то же самое и о соседях можно сказать, верно ведь?

— Это уже другое дело! — смеется Михаил-Млад­ший и, чтобы подразнить нас, аппетитно хрустит кехурой.

— Милостивый государь, простите нас, неразумных, явите милость, помогите истощенным и голодающим! — У нас и вправду уже слюнки текли, так захотелось яблок.

В это время я почувствовал, что веревка качнулась. Потом она с силой дернулась раз, другой, словно вылов­ленная в речке форель затрепыхалась в руке, и посте­пенно заскользила.

Несомненно, ребята прошли целину и поднимаются выше.

Мне хочется кричать от радости, но я встречаю спо­койный взгляд Джумбера, и мое возбуждение спадает. К его влажному лицу прильнули клочки тумана. Я уверен, что Джумбер так же рад, как и я, но он сдержан, он владеет собой.

«Удивительно все же, как ему удается сохранять хладнокровие в такие минуты?» — подумал я. Джумбер Кахиани выглядел таким спокойным, деловым и собран­ным, каким я редко его видел. В эти минуты он был похож на Михаила, о котором говорили, что, мол, не понять, слева или справа у него бьется сердце.

«Я же знаю, что и ты рад, почему ты не кричишь? Крикни!» — обращаюсь я мысленно к Джумберу. Но то­варищ мой будто не замечает моего пристального взора, он упорно смотрит вверх. В каске пожарника он