несли его имперские орлы? Разве затхлая, провонявшая клопами, затянутая паутиной дремучая старина, которую он отбросил одним росчерком пера, была лучше широких проспектов, замысел которых – его заслуга?
А люди – они были воинами и умирали, благословляя империю, и он сделал для них всё, что мог, дал смысл жизни и даже по смерти исторг из тьмы забвения и безвестности.
И вот теперь, когда этот славный русский, потомок его храброго гвардейца, вернулся в Москву и доложил, что сокровища добыты, он почувствовал, что вновь побеждает, что желанная птица удачи, как в былые времена, готова свить гнездо в его треуголке – вперёд, вперёд! Сокрушай, не давай остановиться! Преследуй, рази! Всё его существо ликовало, и это было чудесное, ни с чем не сравнимое ощущение. И ещё он поймал себя на том, что стал как-то исподволь чувствовать время. Долгие столетия пронеслись одним бесконечно унылым днем, прерываемым его мятежами, а теперь, когда Кёрнуа отсутствовал жалких несколько суток, он понял, как томит его ожидание, и это тоже чертовски радовало, поскольку ещё на один шаг приближало к жизни.
Он чувствовал, что побеждает. Вот и этот юнец, потомок Жерома Нодье… Он вспомнил голубоглазого красавца-улана, наполовину поляка, наполовину француза. Предки его бежали из Прованса во времена религиозных войн, а сам этот лихой рубака прибыл к нему, ещё генералу Республики, в Италию, чтобы добровольцем сражаться за обновлённый мир, выходящий, как из лона матери, из крови революции. Наполеон вспомнил, как пожаловал храброго офицера, вновь ставшего из Иеронима Жеромом, прекрасной дамасской саблей в день объявления о создании Великого герцогства Варшавского.
После Египта у него была целая комната таких замечательной красоты и отличного качества сабель, взятых трофеями после Битвы у пирамид. Уже тогда он чувствовал – больших детей, какими, в сущности, были его молодые офицеры и генералы, чрезвычайно порадуют такие игрушки. В 1813 году нарочный привёз клинок обратно в Париж. Он был обёрнут в шёлковую рубаху, пронзённую в нескольких местах и густо пропитанную кровью. Горький подарок от безутешной вдовы. Помнится, он сказал тогда… что же он сказал? Что-то о храбрости, о пролитой крови, о поляках, так верно служивших ему. Правда, видел перед собой он вовсе не бедолагу Нодье. Сколько тысяч подобных ему осталось неупокоенными на мёрзлых обочинах дороги от Москвы к Березине.
Вспоминались нежная кожа и ласковый взор Марии Валевской. Наполеон почувствовал, как нахлынули воспоминания о былом, страстные и дурманящие, воистину бередящие душу. И вот теперь этот юный Нодье рвётся помогать ему, обещает уговорить какого-то родственника дать денег на «исследования». Как и предок, он хочет быть рядом с великим императором.
Близок, близок новый восход солнца его славы. Конечно, нет смысла отказываться от плана, разработанного Кёрнуа, но иметь в резерве мощный кулак для развития успеха – зачастую первейший залог победы. При необходимости он всегда может их познакомить и объединить усилия. Еще бы, кто же, как не он – император Наполеон.
Вечером в дверь Кернёва позвонили. Андрей поискал на всякий случай, чем вооружиться, вытащил из висящих на ковре ножен затупленную саблю и подошёл к «глазку».
– Кто там?
– Рыбнадзор, кто-кто. – За дверью стоял Кожан во весь свой немалый рост.
– Заходи. – Кернёв впустил друга и старательно запер дверь на все замки. – А почему Рыбнадзор?
– А как же? Я теперь за нашей золотой рыбой наблюдаю, чтоб не уплыла никуда.
– А как это ты сегодня без фокусов? Не через балкон, не через вентиляцию?
– Да ну, – снимая куртку, отмахнулся его друг. – Больно надо. По всему, сняли наблюдение с твоей хаты.
– Как это сняли?
– А я почём знаю? Мои топтуны, почитай, сутки здесь бились, искали, откуда тебя пасут. Однако то ли не пасут, то ли уж так заковыристо, что хоть прячься, хоть не прячься – всё равно срисуют. А поэтому возникают два вопроса, – Кожан поднял вверх указательный палец, – первый и последний. Первый – ты так и будешь меня в коридоре держать или пойдём, почаевничаем. И, как обещано, последний – что это всё- таки было? Кто тобой так интересовался и, что оскорбительно, почему бросил.
– Не знаю. Я думал, ещё следят.
– Ладно, пошли на кухню. Можешь утешиться, мой бледнолицый друг, кто бы ни был грязный койот, вынюхивавший твой след, похоже, ты ему больше неинтересен. Что по-своему, конечно, хорошо, но по- моему – плохо. Как сказала бы твоя благоверная, на данный момент симптоматики заболевания не наблюдается, но посмотрим, что покажут анализы. Как она, кстати, тебя встретила?
– Как встретила… – Кернёв погладил щёку, которой вчера досталась оплеуха. – Бурно. Ты, кстати, обещал мне в Беларуси купить новый телефон.
– Ну, прости, Кернило, обманул. Но ты пойми, о том, кто тебя пас, мы до сих пор ничего не знаем. Для серьёзного человека срисовать у провайдера твои исходящие-входящие на мобилку – как прочихаться. Поставить эти номера на контроль – самую малость сложнее, но тоже, по сути, плёвое дело. А человек серьёзный – не надо баловаться. Помнишь, я тебе рассказывал об установке в багажнике нашего броневика для битья, так вот на выходе мы получили набор очаровательных, кругленьких зеро. Усёк? Так что, если б ты Ольге позвонил из Беларуси, твоё местонахождение определили бы с точностью до пенька, и кто знает, кто знает… Мы ж там не грибов лукошко насобирали.
– Ладно, проехали. У меня вчера был тяжеёлый разговор. Моя благоверная решительно отказывается понимать, зачем нам воскрешать Наполеона, говорит: спасибо ему, конечно, за щедрый подарок, но с тем, сколько император вывез сокровищ из Москвы, можно считать, что он лишь возвращает долги.
– Ну, ты ей объяснил?
– Что ей объяснишь? Она на взводе была, слушать ничего не хотела, насилу вообще помирились.
– И ты ещё меня спрашиваешь, почему я до сих пор не женат? Подумать только, такое глобальное дело висит на волоске из-за того, что доктор Оля немного поволновалась из-за отсутствия мужа.
– Дим, ты не прав.
– Ладно, не прав. Это не суть важно. Я надеюсь, ты не решил отказаться от наших экспериментов?
– Вот ещё!
– Кернило, ты мужик, держи краба! – Кожухов протянул школьному другу мощную пятерню. – Ладно, мозг операции, хвастайся успехами.
– Ты знаешь, я тут прорабатывал в Сети материалы, касающиеся биотехнологий, клонирования и вживления компьютерных наночипов в человеческий организм.
– Звучит жутко, но интересно. И что нашёл?
– Занятное объявление. Вот, гляди: «В конце месяца в Москве состоится Всемирный симпозиум по вопросам полного и частичного клонирования и проблем искусственного интеллекта. Симпозиум проводит медицинский благотворительный фонд «Панацея». В программе мероприятия… ну, там, доклады… а, вот: рассмотрение научных заявок. Наиболее перспективным предоставят крупные гранты на исследования».
– Медицинский благотворительный фонд «Панацея». Никогда не слышал.
– Я тоже. Но их сейчас сотни, если не тысячи. Отмывание денег с принесением хоть какой-то пользы обществу.
– Оптимист! – хмыкнул Кожухов.
– Есть немного, но суть понятна. Если ловить где-то светил в нужной области, то именно там.
– Логично. Тогда подумай, каким сыром и по какому маслу нам туда подкатиться, а я пока выясню, что за участковые лекаря скинулись, чтобы организовать такой фонд. А то как-то напрягает меня подобное совпадение.
– Может, оно говорит, что мы на правильном пути?
– Может, и говорит. А может, и дули крутит, кто его поймёт. Ты лучше скажи, вот, к примеру, находим мы охрененно звёздного профессора, который может из цепочек ДНК связать не то что императора всефранцузского, а хоть и самого Дарт Вейдера вместе с его кастрюлей на башке. Предположим, он нам поверит и, предположим, захочет работать. Что мы ему всё ж таки дадим, ну, кроме звонких баблонов и государева благословления?
– Я думал над этим. – Кернёв забарабанил пальцами по столешнице. – Вариантов не так много, как в
