Вместе пришли, вместе и уйдем.

– Но как же… – пискнула Нинель. – Это же самое главное. Кинг… «Ералаш»…

– Мне, право, очень жаль, но…

– Может быть, все-таки доиграете? – неожиданно вступила Розик. – Если вас столь любезно отпускают.

– Нет! – отрезал историк и глянул на лежащую на столе красную восьмерку – у Розика остались одни червы. – Но эту игру мы закончим.

Если сбросить кинга, Нинель возьмет своим одиноким тузом, проиграет шестнадцать очков и расстроится. Историк решительно положил на скатерть свою десятку, старушка со счастливой улыбкой бросила на выцветшую скатерть красное сердце, сгребла безвредную взятку и кинула бубнового валета. Шульцов взял дамой и раскрыл карты.

– У Нарины Петровны только черви, так что остальное мое. Вы меня обыграли…

– Не думаю, – усмехнулась Розик. – Лучше бы вам остаться и доиграть до конца.

В ответ Шульцов развел руками. Из квартиры они уходили в блаженной тишине – излаявшийся песик спал на диване. Возясь с запорами, Нинель слишком резко дернула дверной крюк, и тот, вылетев из петли, уже знакомо звякнул. У ног старухи возник молчаливый кот. Ничего особенного, но Шульцову опять стало жутко, и куртку Комаровой он подал неудачно, в рукава подруга, во всяком случае, попала не сразу. По ногам что-то мазнуло: казавшийся увальнем перс с неожиданной ловкостью просочился между гостями и выскочил из квартиры.

– Он погулять. Прощайте, – величаво напутствовала уходящих Розик, и дверь захлопнулась. На площадке между вторым и третьим этажами Ольга внезапно остановилась, вытащила из сумки помаду и тут же сунула обратно.

– Алик, – сказала она, – мне страшно. А тебе?

Свет погас, будто в насмешку над глупыми словами, которыми мужчины, даже задыхаясь от ужаса, успокаивают женщин. Лестница канула во мрак, только в чистые, словно бы и не питерские окна лилось городское ночное сияние. Чтобы спуститься, не переломав ноги, его хватало.

– Похоже, – с лицемерным раздражением бросил Шульцов, – отключили электричество.

– Почему?

– Откуда я знаю, они вечно отключают… – Историк украдкой глянул на часы. Было без десяти шесть, и с мартовской ночью это никак не вязалось.

Ольга кивнула и, неожиданно рванувшись к ближайшей двери, нажала на звонок.

– Комарова, – еще лицемерней одернул Олег Евгеньевич, – звонки не работают.

– Бывает, что на лестнице света нет, а в квартирах есть.

– Значит, людей нет дома или не хотят открывать. И вообще, что тебе от них нужно?

– Не знаю… Наверное, убедиться, что они есть. В самом деле, глупость. Пошли.

Перила и ступеньки не предавали, не менялись, не подставляли подножек.

Ступенька. Еще ступенька, промежуточная площадка, поворот. Историк не мог видеть древнего орнамента вдоль потолка, но знание почти заменяло зрение. Интересно, кому пришло в голову скопировать керченскую находку?

– Алик…

– Что?

– Ничего… Ты не молчи, ладно?

– И не собираюсь. Как раз хотел спросить, куда это ты сорвалась?

– Саша позвонила. Хотела встретиться. Срочно… Который час? У меня часы отстали.

– Без десяти, то есть уже без семи шесть.

– Значит, не отстали. Почему так темно, сейчас ведь не ноябрь?.. Постой, я Геннадию позвоню. – Комарова вытащила телефон. В тишине парадной раздался безликий женский голос, сообщивший, что абонент находится вне зоны. Новый звонок – то же самое. И еще, и еще…

– Алик, позвони!

– Кому?

– Все равно! У меня что-то с телефоном.

Олег Евгеньевич набирал полковника, Соню, Егорова, такси, «Скорую»… Мобильные телефоны были вне зоны или временно отключены, стационарные сбрасывало.

– Алик, а ведь мы теперь, как Стас. Это мы для всех «вне зоны», а нам кажется, что другие.

– Просто здесь какой-то сбой со связью, зато у бабок до тебя дозвонились. Вернемся?

– Нет! Только не туда! Теперь позвони мне.

Через полминуты выяснилось, что друг другу они дозваниваются. Заодно Шульцов набрал старух, раздались обычные длинные гудки, но трубку не сняли.

– Хватит! – велел не столько Комаровой, сколько себе самому Шульцов, засовывая телефон в портфель. – Хватит сходить с ума в питерской парадной. Живо вниз, через десять минут мы будем в метро.

Олька кивнула и, кажется, всхлипнула, Шульцов ухватил ее за руку, как тридцать с лишним лет назад в пионерлагере, но тогда они всего лишь бежали от грозы. Всего лишь…

До сего часа Олег Евгеньевич не представлял, что ухоженная лестница престижного дома может стать звонко-жуткой. Их шаги грохотали, будто по ступенькам несся взвод каменных командоров. На первом этаже Колоколька не удержалась – принялась трезвонить в квартиру с пижонской дверью. Пижоны либо не слышали, либо не открывали.

– Алик, – прекратив рваться в чужую квартиру, забеспокоилась Ольга, – а как мы выйдем?

– Как вошли, ногами! – по-хамски рявкнул Шульцов, в глубине души понимая, что входную дверь им не открыть.

Он ошибся, тяжелая металлическая махина оказалась не заперта. За ней лежал двор, наполненный ночью, как термос чаем. Напротив, за аркой с ее титаническим украшением, пролетали машины и шли люди. В какой-нибудь полусотне метров.

– Господи, – выдохнула Олька, – выбрались. Ну и курица же я, как оказалось…

Шульцов не ответил, думая об этих пятидесяти метрах по пустому – ни машин, ни людей – двору. Уж лучше бы они уперлись в наглухо задраенную бронированную дуру, а сверху спустился крокодил. Тот самый, чуковский, что разгуливал по Таврическому саду в галошах.

– Ольга, – тихо велел историк, – пойдем вдоль стены и держась за руки.

– Паровоз? – поняла сразу погасшая Комарова. – Хорошо, давай вдоль стены…

Началось, когда они прошли метров десять. Положенные к трехсотлетию Петербурга плитки под ногами Шульцова словно бы поползли. Ученый успел отшагнуть, и тут часть мостовой рухнула в возникшую прямо на глазах дыру, из которой шибанула струя пара. Комарова тоже отскочила, и новорожденная фумарола не причинила никому вреда, только в лицо плеснуло банным жаром.

– Назад!

Вернуться помешала новая трещина, откуда с паровозным свистом рванул белый столб; пришлось шарахнуться от казавшейся спасительной стены. Пар лупил во всю мощь, темный двор стремительно заволакивало белесой мглой.

– Уж лучше бы поезд… – прошептала Колоколька.

Они бестолково топтались на месте, боясь сделать шаг и понимая, что не делать его нельзя. Их никто не видел, как и новоявленного Йеллоустона, а если и видел, то МЧС, аварийка, или кому теперь положено усмирять городские гейзеры, в лучшем случае лишь выезжала. Шульцов все же попытался набрать «ноль один» – телефон, как и следовало ожидать, сбросил.

– Алик, смотри!

Впереди был перс из треклятой квартиры. Он гулял, то есть, не снисходя до аварии, целеустремленно скреб камень в извечном кошачьем стремлении закопать следы своего пребывания. Школьная мысль о том, что животные чуют, где безопасно, позорно разбилась о суеверный ужас. Кот закончил копать и уселся, обкрутив себя толстым хвостом; жмущиеся друг к другу мужчина и женщина переглянулись и сделали шаг, который стал бы для Ольги последним, не отшвырни ее к стене некто непонятный, вынырнувший из жаркого тумана. Шульцов отпрянул сам, в ужасе глядя на достойный петергофского Самсона столб