охотника за котиками. Он жил со своей женой среди орочей, потом уехал на Командоры и дальше, на Алеутские острова. Там, среди алеутов и американцев, Никамура ассимилировался, там у него родился сын Джон. Никамура-старший погиб во время шторма в Японском море, а жена и сын после этого несколько лет жили в Путятине, недалеко от Владивостока. Джон знал русский, английский, японский, орочельский языки, наречие алеутов, удэге и луоравентланский язык далекой Чукотки. Где его дом сейчас? На это Никамура ответил со смехом:

— На корабле, среди моря.

Посерьезнев, добавил:

— Контора нашей фирмы находится близ города Сьюард на Аляске. Оттуда мы ходим по всем северным морям. У нас много кораблей, еще больше деловых и предприимчивых агентов. Что мы делаем? Торгуем, конечно. Привозим хлеб, табак, порох, ружья, ситец, спирт, овощи, свечи, покупаем шкурки… — Он засмеялся, дотронулся до руки Федосова. — Да что я вам рассказываю! Вы прекрасно знаете сами, не один год живем рядом… О! — изумленно воскликнул Никамура, увидев дом. — Дворец Робинзона! Но куда ему до вас! Чудесно! Однако где вам удалось раздобыть железо, стекло, гвозди? Моя фирма не продавала этих товаров.

Он заметил, что его вопрос не вызвал у колонистов желания отвечать, и быстро переменил тему.

— Даже огород, овощи! Браво, браво. Ну, вы меня удивляете, господа.

Когда все уселись за стол и Корней Петрович готовился подать свое коронное блюдо — тушеную картошку с медвежатиной, Никамура вдруг хлопнул себя по лбу:

— Экая память! Господа, прошу покорнейше простить меня… Моя говорливость, или, как в России скажут, болтливость, помешала сказать вам сразу о главном. В России произошла революция, царь свергнут и назначено Временное правительство.

У печки грохнулась какая-то посуда. Корней Петрович вздрогнул и застыл на месте. Несколько секунд все стояли как каменные, не в силах вымолвить ни слова. И вдруг Федосов, большой, чернобородый и мужественный Федосов, схватил Зотова за плечи, прижал к себе и заплакал. Илья обхватил голову руками и медленно поворачивался вокруг, не видя ничего. Слезы стояли у него в глазах. Корней Петрович, обессилев от волнения, сел у печки.

— Господа, что с вами? — нерешительно спросил Никамура. — Вы рады или?.. Я не понимаю…

Василий Антонович вместо ответа вдруг схватил ружье, сунул Зотову другое и бросился в дверь. На крыльце грянули выстрелы. Байда и Бурун подпрыгнули и понеслись в лес, Бека прижал уши и уткнулся мордой в стог сена. А колонисты стреляли и стреляли, пока не осталось патронов, и тогда опять стиснули друг друга в объятиях, схватили вышедших к ним Оболенского, Величко и Никамуру и затряслись в радостной пляске.

Никамура весело смеялся. Теперь-то и он понял, что значило его известие для этих бородатых отшельников.

Успокоившись, колонисты потребовали подробностей и подтверждения. Джон Никамура достал газету «Русское слово», датированную апрелем 1917 года. Федосов вслух прочел заголовки: «Временное правительство объявляет народу…», «Сообщение о заседании кабинета министров», «Вести с фронта», «Сибиряки приветствуют Временное правительство», «Керенский, Родзянко, Милюков, Гучков…», «Война до победного конца!»

Хозяева забыли об обеде, о госте, тушеная картошка остывала, красивая бутылка виски сиротливо стояла на столе. Федосов читал статью за статьей, и постепенно картина революции становилась ясней, а положение в стране и на фронте обрисовывалось более или менее подробно. Что там делается сейчас?!

Зотов взглянул на гостя. Никамура сидел отрешенный, усталый и грустный. Он тихонько, не открывая рта, зевал. Революция его не касалась. Поймав беглый взгляд Зотова, он виновато улыбнулся:

— Простите меня… То, что вам в новинку, мне уже порядком надоело. И вообще я очень и очень далек от политики. — И сразу, без перехода, спросил: — Господа, вы есть политические ссыльные?

— Да, — ответил Федосов. — Были ими. Революция для нас — это не только давняя мечта, начавшая сбываться, но и освобождение из ссылки. Вот почему мы так рады известию, господин Никамура. Вы должны нас понять. И простить нашу невнимательность к гостю.

Джон Никамура тихо сказал:

— Из Охотска, из Олы, со всего берега сейчас едут на юг политические. Это я видел сам. — Рука его выразительно погладила бутылку. — Ну-с, господа, по этому поводу надо, если вы не дали зарок…

Оболенский снова разогрел коронное блюдо. Открыли бутылку, и Джон Никамура утолил наконец голод раскраснелся и, довольный собой, теплом и сытным обедом, развалился на лавке, предоставив колонистам совещаться, строить догадки, спорить и философствовать о революции и о своем будущем.

Он уснул, а хозяева, чтобы не беспокоить гостя, вышли во двор и принялись мечтать вслух.

Величко сказал:

— Надо ехать, Николай.

— А это?.. — Зотов показал на огород, на теплицы.

Величко не нашелся что ответить. И Зотов вдруг остро почувствовал, что уехать он не может. Нельзя. Все погибнет. Они ведь пионеры на этом берегу. Первые ростки земледелия, Шахурдины, опыты с растениями… Жить в ожидании столько лет!.. Можно и еще полгода. Ведь это мечта его жизни, мечта, в какой-то степени уже осуществившаяся. Как же все это бросить? Зачем тогда жить, если цель жизни — большая наука — погибнет? И в то же время долг перед женой, любовь, беспокойство о Марии. С ума можно сойти!

Он обхватил голову руками, нагнулся и застонал. И вдруг, как озарение, возник ответ — единственно возможный, единственно верный. Он поднял голову.

— Я останусь, — сказал Зотов. — Ты поедешь прямо в Москву?

— Да.

— А потом, когда все кончится?

— Вернусь к тебе с приборами, с людьми, средствами.

— А Маша?..

— Я сообщу ей в первый же день, как только высажусь у телеграфа. Она приедет сюда. Ты встретишься с нею раньше, чем со мной. Веришь?

— Верю. Так и сделаем, Илья.

— Я тоже останусь, — сказал вдруг Оболенский.

— Ты?.. — Зотов посмотрел в глаза Корнею Петровичу и крепко обнял его.

Джон Никамура вышел из дома во двор, когда колонисты, уже решившие все дела, умиротворенные и грустные сидели плечом к плечу и молчали. Он беззастенчиво, как среди своих, потянулся после сна и спросил:

— Что решили, господа? Едете со мной? Через неделю, если вы поможете мне быстрее поторговать, я пойду на юг, в Николаевск, а оттуда на Хоккайдо, Курилы и Алеутские острова. Могу завезти вас в Николаевск, откуда нетрудно уже попасть в Хабаровск и Владивосток. Итак?..

— Принимаем ваше дружеское предложение, господин Никамура, — сказал Федосов. — Только как с оплатой… Ведь мы без денег.

— Вот как? — Он быстро оглядел дом, постройки и прищурился. — Все ваше хозяйство останется здесь, не так ли? Посчитаем постройки собственностью фирмы, и мы в расчете.

— Уедут не все. Двое останутся, — сказал Зотов.

— Зачем? — Вот этого купец никак не ожидал.

— Русский форпост на этом берегу. Мы не покинем его, потому что он нужен здесь.

— Форпост? — В тоне Никамуры теперь послышалась неприязнь. Он явно хотел избавиться от русских, а они… Федосов стал объяснять ему. Никамура слушал, вставлял свои «О!», «Ах!», «Вот как!», улыбался, но в глазах у него появилось что-то недоброе.

— Хорошо, хорошо, — сказал он, подняв руки. — Вы можете жить здесь. Мы только будем считать дом и все остальное, — он обвел рукой вокруг, — как бы в аренде для фирмы. Ну, скажем, лет на пять.

— Зачем? — в свою очередь спросил Зотов.