богата.
Эйе смотрел на подходивших и подходивших послов, на бесконечные поклоны и подношения и думал, что по крайней мере половине из них пер-аа обязан все тому же Хоремхебу, не будь его войска, вряд ли сирийцы прислали бы столько благовоний, а черные, точно сгоревшие на солнце нубийцы с лоснящимися от масел спинами – столько драгоценного дерева и кости. Да и свои тоже едва ли были бы столь послушны и щедры.
Но пер-аа и не помыслил наградить Хоремхеба за службу, хотя того же Начальника закромов Панехси одарил щедро.
Но, похоже, Хоремхебу не нужны дары пер-аа, тот счастлив возможностью распоряжаться огромной армией, только бы ему не мешали и не заставляли сидеть дома. Невольно родилась мысль: что будет, если однажды Хоремхеб не подчинится? Для воинов его авторитет прежде авторитета далекого и непонятного пер-аа. Неужели сам фараон этого не понимает?
Эйе смотрел на возбужденного и одновременно каменно неподвижного Эхнатона и чувствовал, что не понимает. Для пер-аа важен его Ахетатон, и даже сейчас он радуется не столько пополнению закромов Кемет, сколько восторгу, выражаемому послами разных стран. Все слушал бы и слушал о том, сколь великолепен город, им созданный! И щедро одаривает не обеспечившего своей силой такой поток даров Хоремхеба, а тех, кто лучше похвалит его задумку.
В царском дворце снова радость: принесли известие, что в Ахетатон наконец собралась приехать царица-мать Тийе! Эхнатон весь светился от счастья, он столько всего покажет матери, Тийе должна сама понять, что Ахетатон – город любви и счастья.
Если что-то и было недоделано во дворце, построенном специально для царицы-матери, то уже через день он блестел. Саму Тийе встречали, точно фараона. Когда ее флотилия показалась на реке, крики восторга собравшихся на берегу подняли на крыло всех птиц в округе.
Тийе не слишком любила путешествовать, это всегда связано с какими-то неудобствами, но на сей раз отказаться от приглашения просто не могла. Мутноджемет все уши прожужжала о жизни в Городе Атона, пора посмотреть самой. Кроме того, у царицы был серьезный разговор к сыну.
Она устала, Эхнатону пора браться самому за всю страну, а не только за свой любимый Ахетатон. Бывали минуты, когда царица даже сомневалась, что поступила правильно, отправив молодого фараона подальше от себя. Может, стоило держать его при себе постоянно, чтобы как-то влиять на развитие? Но прожившая много лет рядом с разумным Аменхотепом и сама отличавшаяся недюжинным умом Тийе научилась не врать самой себе. Она прекрасно понимала, что позволила Эхнатону строить Ахетатон, только чтобы тот не путался под ногами в Фивах. Так и произошло, но теперь, когда пришло время фараону брать на себя основное бремя власти, вдруг оказалось, что именно это увлечение собственным городом сделало Эхнатона почти глухим к остальному Кемет. Страшнее было даже не это, Тийе понимала, что и Кемет тоже глух к своему фараону!
Где-то там, в прекрасном городе, живет некрасивый фараон, до которого никому нет дела! Такого и в страшном сне не увидишь… Тийе поняла, что пора исправлять положение. Фиванские жрецы почти уничтожены, но сама вера в Амона – нет, сильны и остальные боги, и царица не была уверена, что поклонение им стоит запрещать. Пусть себе в Ахетатоне превозносят одного Атона, остальной Кемет жил со своей верой тысячи лет, еще тысячи и проживет. Нужно внушить сыну, чтобы больше не трогал никого за пределами своего города…
Размышляя над этим, Тийе вдруг замерла. Задача получалась без решения! Эхнатон не будет воевать с собственным народом и его богами, только если его оставить в Ахетатоне. Но тогда все должно оставаться по-старому, а кто же будет править страной? Поняв, что основательно запуталась, Тийе решила плыть в Ахетатон и на месте увидеть, насколько страшно увлечение Эхнатона и что можно сделать, чтобы оно не мешало ему стать настоящим Владыкой Двух Земель, а не просто восторженным поклонником Атона в пусть и роскошном, но одном небольшом городе.
Конечно, Ахетатон ей понравился. Светлый, немыслимо украшенный, перед которым блекло все, созданное Аменхотепом III, праздничный Город действительно выглядел как обитель радости и счастья. Глядя в блестящие глаза Эхнатона и Нефертити, таких по-прежнему влюбленных друг в дружку и любящих своих девочек, видя поклонение их семье со стороны придворных и жителей города, Тийе радовалась и сама.
Опытный глаз царицы разглядел, что поклонение частенько наигранное, придворные всюду одинаковы, и в Ахетатоне не лучше, что многое уже надоело самому Эхнатону, как надоедает ребенку игра с одной игрушкой, что Нефертити устала рожать почти каждый год, и хотя по-прежнему влюблена в мужа, но у уголков красивых губ залегла пока тоненькая морщинка… Ее сомнения подтвердил Эйе: нет развития, непонятно, что дальше. Создали город, проводят службы, а что еще делать, не знают. Ну, Неф рожает раз за разом, хотя и она не всесильна, а пер-аа начинает скучать.
Тийе утвердилась в решении передать бразды правления Кемет сыну окончательно, и будь что будет.
Но передать не получалось, Эхнатон не желал не только уезжать из Ахетатона (это было бы удивительно), но и вообще заниматься делами. Еще хуже, что сын оказался по-настоящему болен. Это не так бросалось в глаза тем, кто видел его каждый день, да еще и снизу вверх, стоя в дурацкой позе, когда думать о чужих болезнях просто неудобно. Материнскому глазу Тийе сразу стало заметно, что Эхнатон плохо видит. Приглядевшись, она поняла, что права.
В чем дело, царица поняла в первый же день во время службы – Эхнатон смотрел прямо на восходящий солнечный диск! Захотелось крикнуть: «Что ты делаешь?! Ты же ослепнешь совсем!» Но что-то заставило Тийе промолчать и присмотреться.
Не все было так прекрасно в прекрасном Ахетатоне. Полусогнутые придворные, с трудом выпрямлявшие спины после службы в храме или не выпрямлявшие их вовсе, потому что приходилось присутствовать на каком-то приеме у пер-аа, полуслепой Эхнатон, без конца беременная Нефертити, у которой от стройной фигурки скоро останется одно воспоминание, натянутые улыбки и слова восхваления, произносимые сквозь стиснутые зубы…
Уже к концу первого дня самым сильным желанием царицы было забрать своих детей и внуков из этого прекрасного и страшного одновременно города с собой в Фивы. Но в ее честь царская чета устроила большой пир, пришлось подчиниться правилам этикета и изображать восторг от Ахетатона и мудрого правления сына.
И даже немыслимо устав, Тийе после пира позвала к себе брата. Тот пришел свежий после вечернего омовения, царица даже позавидовала:
– Когда ты успел вымыться?
– Я стараюсь не сидеть до самого конца развлечений, ни к чему.
– Они часто пируют?
– Нет, чаще едят в своей столовой, куда не допускают никого.
Тийе вдруг поинтересовалась:
– Эхнатон слепнет?
– Да.
– Ты видел, что он смотрит на солнечный диск прямо, не прикрывая глаз даже ладонью?
– Нефертити много раз твердила пер-аа, что так нельзя, это приведет к слепоте, но пер-аа возражает, что он сын Атона и один может смотреть на своего отца прямо.
– Сумасшедший!
Эйе чуть склонил голову, не то соглашаясь, не то осуждая за такое резкое высказывание. Но Тийе было наплевать на его мнение.
– Они с Неф по-прежнему милуются.
– Уже не так часто, все же повзрослели. Но пер-аа любит девочек и жену.
– Сколько можно рожать! – поморщилась царица.
– Пер-аа очень нужен сын…
– Сына может родить и наложница! Скажи Нефертити, что я хочу с ней поговорить. Им пора переезжать в Фивы, я устала.
– Нет, пер-аа не покинет свой Ахетатон, он дал клятву.
