повернулся язык, ведь малыш умер, не прожив и дня. Напоминать об этом сестре было бы жестоко. Но та поняла все сама, усмехнулась:
– Неф, я рожаю, потому что не выживают. Как только будет наследник, на этом деторождение закончится!
Нефертити замотала головой:
– Я буду рожать столько, сколько будет можно. Как я могу не делать этого, если люблю мужа, своих девочек, а он любит нас?!
– Почему вы не желаете видеть мир за пределами Ахетатона? Неф, Ахетатон и есть ваша золотая клетка. Не только твоя, пер-аа тоже, будут дни его вечны.
Нефертити чуть задумалась, но потом покачала головой:
– Мы создали мир, в котором царят любовь и понимание, к чему нам бежать из такого мира?
Мутноджемет сокрушенно покачала головой:
– Два влюбленных дурака! Что будет, если однажды ваш придуманный мир рухнет?
– Что?! Как может рухнуть Ахетатон?! Как может рухнуть любовь?! Что же тогда останется?
Разговор оставил тяжелый осадок, каждая из сестер думала, что вторая не просто не права, а смертельно заблуждается. И обе побежали изливать душу отцу.
Что мог ответить им Эйе? Обе правы и не правы одновременно. Он видел, что Нефертити счастлива своей любовью к Эхнатону, а он счастлив своей к ней. Что в Ахетатоне действительно купаются в атмосфере обожания и радости. Но прекрасно понимал и Мутноджемет, которая большую часть времени жила за пределами этого земного рая. Все созданное в Городе Атона непрочно, оно словно сооружение из песка, исчезнет при первом же порыве сильного ветра. Эйе даже не сомневался, что так и будет.
Что это может быть за порыв? Безжалостные враги? Но Кемет силен, чтобы отразить натиск любого из них. Для отражения есть неугомонный Хоремхеб.
Возмущение жителей остального Кемет? И для этого есть Хоремхеб.
Только если сам Атон почему-либо разгневается на собственного сына и поразит Кемет невиданным мором или голодом? Но и в таком случае выручит Хоремхеб, его войска способны раздобыть нужное за пределами Кемет.
Эйе даже тихонько рассмеялся над такими мыслями, получалось, что благополучие Кемет в руках мужа его младшей дочери Мутноджемет – Начальника Дома Войны Хоремхеба? Хорошо, что пока офицер честно служит своему фараону. К этому человеку стоило приглядеться поближе…
Нефертити прислушалась. Нет, ей не показалось, кормилица напевала себе под нос старинную песенку матери, защищающей ребенка. Царица застыла в нерешительности. Если бы пение услышал пер-аа, то разгневался бы непременно! Но как могла мать остановить ту, что старалась оградить ее дочь?!
А женщина тихонько пела:
Похожую песню Нефертити слышала еще в детстве, когда старая служанка укачивала беспокойную Мутноджемет. Это материнский защитный напев от страшной ведьмы с головой, которая может поворачиваться назад. Она вползает в дом сквозь щель из темноты и так же утекает обратно, забирая с собой здоровье, а то и жизнь младенца.
Нефертити стало жутковато, небесного отца фараона Эхнатона бога Атона нет на небе ночью, а в ночной тьме мало ли какие силы могут вползти в дом? Пусть преданная кормилица поет малышке защитную песенку, это не помешает…
Слуге пер-аа не стоит беспокоиться и остаток ночи поглядывать на водяные часы, а главному жрецу храма Атона Мерире на положение звезд. Фараон точен, он не проспит, проснется вовремя и в храм придет тоже вовремя.
Эхнатон действительно открыл глаза задолго до того, как первые лучи солнца осветили Ахетатон. И без водяных часов он чувствовал, что его небесный отец Атон уже заканчивает путь с запада на восток, но еще есть время, чтобы совершить утренний туалет и подготовиться ко встрече всемогущего бога. Немного полежав, фараон решил, что пора вставать.
Стоило пошевелиться, как рядом с ложем бесшумно возник слуга. Молчаливый, рослый, он не просто понимал хозяина с полуслова, но и предчувствовал его желания и намерения. Сначала Эхнатону понравилось имя нубийца – Несеб, как у их с Нефертити учителя, потом он оценил готовность услужить и верность. Для слуги не существовало самого себя, был только пер-аа. Когда Несеб спал, ел или вообще что-то делал – непонятно, он в любой миг дня или ночи находился рядом, при этом большущий, казавшийся рядом с хилым фараоном просто колоссом Несеб умудрялся быть настолько незаметным, что о его существовании как-то забывалось. Но если не менее преданная царице То-Мери иногда подавала голос, то слуга еще и был молчуном.
Эхнатон знал, что все готово для утреннего омовения, аккуратно сложенное схенти ждет, парик и головной платок в порядке, сандалии старательно вычищены от вчерашней пыли, украшения блестят. Оставалось только вымыться, одеться, обуться и отправиться в храм, где в кадильницу засыпан новый фимиам и ждут придворные во главе с главным жрецом Мерирой.
Каждое утро фараон появлялся в Большом Храме Атона, чтобы гимном, дарами и курением благовоний встретить появление из-за гор на востоке своего небесного отца Атона. Только он имел право гимном приветствовать поднимающийся из-за горизонта солнечный диск. Только он, божественный сын Атона, мог беседовать с отцом и был для остальных посредником между ними и богом.
Вот и в этот день первые лучи солнца из-за гор встретил голос Владыки Обеих Земель, возносивший гимн своему небесному отцу Атону, сочиненный им самим:
– Ты сияешь прекрасно на небосклоне, живой солнечный диск, положивший начало жизни!
Ты восходишь на восточном небосклоне и наполняешь всю землю своей красотой!
Ты прекрасен, велик, светозарен и высок над всей землей!
Твои лучи объемлют страны вплоть до предела всего, что ты создал!
Земля существует под твоим началом, подобно тому, как ты создал людей.
Ты восходишь – они живы, ты заходишь – они мертвы.
Это ты сам – время жизни, и живут они в тебе!
Фараон произносит этот гимн каждое утро. Он длинный, настолько длинный, что солнце успевает основательно подняться над верхушками гор, прежде чем Владыка Верхнего и Нижнего Египта наконец закончит пение. Его сердце радуется солнечным лучам, звукам собственного голоса, множеству цветов, принесенных в качестве подношения его небесному отцу. Есть ли что лучше в мире, чем возносить хвалебную песнь Великому Богу, славя его и его земные творения?! Радуясь восхождению на небосклон Атона, Эхнатон начисто отметал любые мысли о плохом, казалось, в Ахетатоне таковых просто не могло быть, здесь царили счастье, любовь и восторг!
Правда, при этом придворным приходилось подолгу стоять в весьма нелепой позе – с согнутой спиной, но поднятыми на своего правителя и восходящее солнце лицами. К той минуте, когда фараон заканчивал распевать свой гимн, тела большинства придворных так затекали, что впору разгибать при помощи рабов, их шеи немыслимо болели.
Еще хуже бывало, когда служба проходила днем на палящем солнце. Сам Эхнатон и царица стояли под паланкином, а остальные прямо на солнцепеке. И не раз то один, то другой валились наземь без сил. Их быстро утаскивали, отливали водой, отпаивали и укладывали в тень. Но никто не жаловался, все понимали, что за возможность ежедневно лицезреть фараона, разговаривать с ним, а главное, получать подарки и богатое содержание нужно чем-то платить.
Редко бывал на всех мероприятиях только хитрый Эйе, тот всегда находил себе дело вне царского дворца или Ахетатона, только чтобы не стоять часами на жаре до головокружения.
А еще в Ахетатоне почти не бывал Хоремхеб, ходили даже слухи, что он начал строительство своей гробницы не в скалах Ахетатона, а подле Мемфиса. Когда об этом военачальника спросил сам фараон, тот с поклоном ответил, что надеется и в загробном мире охранять покой пер-аа так же, как делает это при жизни, потому расположил свою гробницу ближе к границе Кемет. Эхнатону ответ понравился, и больше о
