притащили в скромную квартиру Пушкиных, Наталья Николаевна долго чихала и не позволяла закрывать окна несколько дней.
– Смотри, Азя, из вот этого возможно сделать тебе платье…
– Тетушку небось в этом платье видели при дворе раз двадцать, сразу скажут, что я в ее обносках хожу!
– Но мы же его переделаем! Главное – красивая ткань. Тетушка тебя много толще, будет из чего выкроить.
Александрине очень хотелось возразить, что ходить в нарядах умершей Екатерины Ивановны не слишком приятно, но отказываться тоже глупо, так можно остаться в костюме Евы. Шить наряды им было откровенно не из чего. К счастью, Наталья Николаевна хорошо шила, а потому домашние платья изготавливались собственноручно, как и платьица девочкам. Но фрейлине Александре Николаевне требовались наряды не домашнего изготовления.
– Смотри, у тетушки было платье такого же бархата, как и у тебя!
Азя вспомнила, как на представление ко двору Екатерина Ивановна подарила ей отрез бархата, но его требовалось вышить, чтобы после сделать платье. Вышивка и шитье стоили не менее дорого, потому Азе пришлось буквально требовать от брата денег, которые тот привычно не присылал.
Александрина задумалась, опустив руки с бархатным платьем на колени…
Это было счастливое время, конечно, менее счастливое, чем когда они только приехали с сестрой Катей в дом Пушкиных по решению Таши и Александра Сергеевича.
Убедив Ташу, что сидеть в Полотняном Заводе для соблюдения траура вовсе необязательно, они вернулись в Петербург. Наталья Николаевна никуда не только не выезжала, но и не выходила. Квартиру сняли очень скромную в том районе, где не могли встретить никого из знакомых.
Но саму Александрину Екатерина Ивановна все же представила ко двору, добившись для нее места фрейлины. Кроме того, над девушкой взяла шефство графиня Юлия Павловна Строганова. Она вывозила Азю в свет, приглашала в свою ложу в театре, привечала на вечерах.
Вот тогда-то и понадобилось придворное платье. В свое время тетушка сшила такое Екатерине Николаевне за 2000 рублей. Теперь обошлось несколько дешевле. Вернее, Екатерина Ивановна купила два отреза бархата, себе и племяннице, а уж вышивать и шить из него наряд предстояло самой Александрине.
Платье получилось красивым, просто замечательным. Но немолодая бесприданница не смогла привлечь ничьих взоров из тех, кто мог сделать предложение. Мало того, вслед снова слышалось:
– Сестра госпожи Пушкиной…
– Какой?
– Да той, первой красавицы… из-за которой Пушкин стрелялся с Дантесом…
Вот и все. Первая красавица госпожа Пушкина… Дантес… а она снова никто.
Но куда больше Азю беспокоило другое. До гибели Пушкина и их отъезда в Полотняный Завод у Александры был нешуточный роман с Аркадием Россетом, братом прекрасной Александры Осиповны, с которой так дружил Пушкин. Красавец и умница Россет разглядел в Александре не ее косоглазие, а то, что позже увидел барон Фризенгоф, – душевность. Конечно, долгое девичество, неустроенность и откровенная бедность наложили на характер Ази не лучший отпечаток, она была нервной, временами просто невыносимой, могла беспричинно веселиться, а могла и по несколько дней ни с кем не разговаривать. Но в Аркадия была влюблена, а потому вела себя с ним ровно и нрав не выказывала.
Россет отвечал взаимностью, однако с ним случилось то, о чем твердит пословица: с глаз долой – из сердца вон. За те полтора года, что Александра отсутствовала в Петербурге, его сердце заметно поостыло, и нового романа никак не получалось, Аркадий относился к Гончаровой приветливо, но не более.
Эта трагедия заметно испортила Азе жизнь, а Наталье Николаевне стоила немало нервов, потому что сглаживать углы и успокаивать расстроенную сестру приходилось ей, больше некому.
Теперь Азя совсем потеряла надежду когда-либо выйти замуж. Ее уделом мог стать только вдовец с такими же детьми, как вон у Натальи Николаевны. Радости воспитывать чужих детей Александре не хотелось… А тут еще постоянное безденежье, потому что жить на 4500 рублей в год можно было в семье у Пушкиных, добавляя к их расходам лишь малую толику собственных средств, а сидеть на шее у Натальи Николаевны, которая и без того едва сводила концы с концами, невозможно. Как и жить отдельно во фрейлинском флигеле, где за все нужно платить самой. Замкнутый круг, который невозможно разорвать…
Каждая из сестер задумалась о своем – Азя о своей несчастливой судьбе, Таша о том, как жить без поддержки доброй тетушки. Екатерина Ивановна хоть и имела весьма тяжелый командный характер, но помогала хорошо. Как-то без нее будет?
Тетушка Екатерина Ивановна очень любила маленьких Пушкиных, каждый вечер проводила с детьми, даже если сестры уезжали куда-то – в гости, в театр… Она часто делала подарки, даже в Михайловское присылала детские книжки и игрушки. Каково будет детям без доброй бабушки, своих собственных они и не знали. Софья Ивановна не заменит свою сестру, хотя бы уже потому, что вовсе не так уж любит всех Пушкиных.
Екатерина Ивановна много помогала, но своим тяжелым характером сильно осложняла жизнь Пушкиных. Она часто капризничала и если уж кого невзлюбила, то не давала покоя. Тетушки часто ссорились между собой и требовали, чтобы племянницы их навещали, причем, если они бывали у одной, то непременно требовалось посетить и вторую. Иногда не выдерживала даже спокойная Наталья Николаевна, но она не возражала Екатерине Ивановне, только жаловалась Натали Фризенгоф…
И все-таки, не видевшие материнской ласки, в качестве заботы слышавшие только ежедневные выговоры и окрики, сестры были привязаны к Екатерине Ивановне, не говоря уже о потере такой поддержки. Наталья Николаевна чувствовала себя осиротевшей.
Перед сном она долго сидела, держа в руках небольшой портрет мужа. Было темно, экономили свечи, стараясь все делать при дневном свете, а вечерами собирались все в одной комнате, где сестры рукодельничали, мальчики рисовали или читали, Маша, как старшая, тоже старалась заняться рукоделием, а маленькая Таша играла. С наступлением темноты, чтобы не жечь лишних свечей, уходили спать. Поэтому Наталья Николаевна не видела изображения, она разговаривала с мужем скорее душой.
– Я не сдамся. Я все равно выращу детей и дам мальчикам образование, даже если для этого придется есть один хлеб и пить воду, а вместо свечи зажигать лучину.
Теперь Наталья Николаевна реже вспоминала стихи своего мужа, мысли заняты другим, даже детям вслух читала его сказки реже, их время тоже было занято другим.
Мальчикам скоро поступать в гимназию, их требовалось подготовить, значит, прошло то время, когда хватало их с Азей занятий, нужны учителя. Утро, как и прежде, начиналось с уроков, но теперь Наталья Николаевна занималась только с девочками, сыновей обучали специально приглашенные учителя. Каждый урок стоил дорого, – 3–5 рублей, это были значительные траты для семьи, но от них никуда не деться. С девочками продолжала заниматься сама Наталья Николаевна.
Дни тянулись скучные, похожие один на другой. Но Наталья Николаевна стала вынуждена выезжать в свет, и не только в салон Карамзиных.
В сочельник она проходила мимо магазина и невольно залюбовалась елочными игрушками. Вспомнилась собственная елка в Полотняном Заводе, которую устраивал ей дед. Украшенная множеством дорогих игрушек, лесная красавица притягивала к себе взор, заставляя подолгу стоять, разглядывая эти игрушки. Таша очень любила именно вот это – разглядывать елочные игрушки.
Вот и теперь взрослая женщина сначала застыла возле огромной витрины со множеством шаров, самых занятных фигурок и всякой всячины, а потом вошла в магазин. К празднику удалось скопить немного денег на подарки детям, и она вдруг решила, что чем покупать что-то бедненькое, лучше поярче нарядить елку, добавив к сделанным собственными руками украшениям еще и фабричных, а детям купить сласти, которых они обычно не видели.
Очарованная блеском и обилием красивых игрушек, она даже не сразу заметила немного странное поведение посетителей и продавцов. Все внимание было почему-то отвлечено от прилавков и витрин и приковано к той, у которой стояли всего двое. Там не было праздничной толчеи, и Наталья Николаевна направилась именно туда. Глаза заблестели от прелести, выставленной в витрине! Маше понравится вон та
