придумать, чтобы Пушкин имел право посещать придворные балы. То, что поэт якобы служил у того же Нессельроде в Коллегии иностранных дел, появляясь лишь изредка, не давало ему права бывать в Аничковом дворце.
Скандал с графиней удалось замять, не нашумев сильно. А с Пушкиным поступили просто: 30 декабря государь подписал бумаги, и Александр Сергеевич Пушкин стал камер-юнкером двора.
При дворе изначально было 12 камергеров и столько же камер-юнкеров. Император Николай I увеличил число камер-юнкеров до 36, но становились таковыми в куда более молодом возрасте, практически в юности. Камергером же стать сложно, да ведь и камер-юнкер соответствовал тайному советнику. Какой из Пушкина тайный советник, если он ушел в отставку в 1824 году с пометкой бывшего императора Александра I, что недостоин наград и званий. А с чего быть достойным, коли службу нести не желал, все больше стишки пописывал, за которые званий и наград не дают.
Камергерский ключ (отличительный знак камергера – ключ на голубой ленте) Бенкендорф однажды Пушкину предлагал. Вернее, не то чтобы предлагал, а давал понять в беседе, что может выхлопотать, но после определенных обязательств. Поэт, сообразив, какого рода будут эти обязательства, сделал вид, что предложения не понял. Бенкендорф настаивать не стал.
И вот теперь требовалось дать Пушкину какое-то звание (они перестали быть чинами, как в прошлом веке), но сделать его сразу камергером было уж слишком. При разговоре на эту тему император поморщился:
– Довольно и того, что по пять тысяч в год ни за что получает. Пусть заслужит сначала. Коли заслужит, как вон Карамзин или тот же Вяземский, дам и камергера и поболее…
Сам осчастливленный поэт узнал о своем звании на балу у графа Орлова.
Жуковский увидел, как белеет лицо друга, и осторожно поинтересовался у Виельгорского:
– Что это он?
– Узнал, что пожалован в камер-юнкеры вместе с Ремером, который семью годами моложе…
Пушкин не просто скрипел зубами, у него побелели скулы, это означало, что сейчас что-то произойдет. Переглянувшись, приятели потащили упиравшегося Пушкина в кабинет хозяина. Никакие уговоры не помогали, Пушкин был вне себя, рвался во дворец наговорить грубостей самому царю.
– Да чего ты так злишься? Ну пусть себе Ремер камер-юнкером ходит, тебе-то что с того?
Перевести все в шутливый тон Жуковскому не удалось, а вот пригрозить, что выльет взбесившемуся поэту стакан воды на голову, пришлось. Успокоили не скоро и большим трудом. Убедить, что никто над ним не насмехается и унижать не собирался, Жуковскому тоже удалось не сразу.
– Ты пойми, государь просто хотел тебя отличить, и ничего более. Теперь ты можешь появляться на придворных балах, а с тобой и женка твоя.
– Вот зачем царю мое камер-юнкерство надобно: чтоб моя женка на балах с ним плясала!
– Ты говори, да не заговаривайся! Давно ли сам буянил, когда графиня Нессельроде Наташу во дворец увезла, мол, моя жена не будет ездить туда, где я не бываю? Вот и бывай, теперь тебе ничто не мешает.
Попробовал Жуковский внушить и другое:
– Александр, ты подумай, ну может ли государь тебе камергера сразу дать, ежели ты всего-навсего титулярный советник? Не может. Побудешь немного камер-юнкером, и сделают тебя камергером.
Убедили. Передавая чуть успокоившегося мужа Наталье Николаевне, Жуковский объяснял:
– Держите его до самого дома крепко, чтобы не побежал вместо благодарности государю гадости говорить. Он может…
– Почему?
– А его камер-юнкером пожаловали. Теперь при дворе бывать сможет.
Жена была в восторге, что тоже привело Пушкина в негодование. Но супругу он простил, считая, что та просто ничего не смыслит, для нее главное, что из-за пожалования мужа можно ездить на придворные балы не по особому приглашению или вместе с кем-то, как было с графиней Нессельроде, а всякий раз.
Что взбесило Пушкина в таком звании, не все поняли. Было немало добивавшихся такой милости, мечтавших о ней. Конечно, Пушкину тридцать четыре, а в камер-юнкеры обычно жалуют в молодом возрасте, главе семьи с двумя детьми не пристало ходить в полосатом камер-юнкерском мундире. Это было особенно тяжело самолюбивому Пушкину, стремившемуся во всем быть первым.
– Не стану я шить полосатый мундир!
Наташа широко раскрыла глаза:
– А как же ты представляться государю станешь?
– Ты за меня представишься.
– Все шутишь? Меж тем представление скоро. Катерина Ивановна говорила, что я должна представляться 14 января.
Тетка и правда прислала роскошное платье. Для нее было большой радостью, за неимением собственных детей, заботиться о Наташе.
Черное с белым платье великолепно, жена в нем ослепительная красавица, а муж чем-то озабочен.
– Что, Саша, что не так?
– Слушай меня внимательно. Уже говорил и еще повторю. Кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, благопристойности и важности. Сама ты не такова, я помню, но маску надень, словно на маскараде, и, пока домой не вернешься, не снимай. Слышишь ли меня?
– Да.
Так легче и для самой Наташи, пусть у нее двое детей, пусть привыкла к свету, в душе она все равно девочка, для которой правила, внушенные в детстве, – закон. Пушкин это понял, а потому пока за супругу не боялся. Бояться он начнет позже, когда его Мадонна повзрослеет окончательно.
Как ни ярился Пушкин, представляться пришлось и ему тоже. Конечно, был недоволен, свой фрак шить так и не стал, отправился в чужом. Злило, что рядом с ним одни мальчишки, звание камер- юнкера не для взрослых мужчин.
Ему казалось: все смеются, а в действительности вовсе не смеялись. И при представлении приняли тоже хорошо, и потом его многочисленные пропуски обязательных мероприятий без уважительных причин прощали.
Императрица, которую Пушкин, по собственному уверению, ужасно любил, даже руками всплеснула:
– Боже мой! Нет, это беспримерно! Я ломала себе голову, что это за Пушкин будет мне представлен. Оказывается, это вы!.. Почему вас не представили раньше?
Пушкин в ответ пробормотал нечто непонятное. Как его могли представить, если нет придворного звания? Но, видно, это и удивило государыню.
– Как поживает ваша жена? Ее тетка горит нетерпением увидеть ее в добром здравии – дочь ее сердца, ее приемную дочь…
– Жена, слава богу, здорова, благодарю за заботу о моей супруге, Ваше величество.
– Она очаровательна, просто красавица. Я очень рада, что ваша супруга теперь будет танцевать при дворе. Госпожа Пушкина украсит собой наши балы. К тому же Натали прекрасно танцует. – Чуть лукаво улыбнувшись, добавила: – Вам придется поревновать… Нет, я шучу, ваша жена ведет себя прекрасно, она скромна так же, как красива.
Столько лестных слов, столько восторга! Пушкин был счастлив, его тщеславие польщено. Наташа признана не только красавицей, но и скромницей. При дворе это дорогого стоило…
Но бесконечные танцы до добра не довели. На одном из балов Наталье Николаевне стало плохо, Пушкину пришлось срочно увозить свою красавицу домой. В результате выкидыш. Третьего ребенка она родила через год…
А из Полотняного Завода приходили тревожные письма. Окончательно потерял рассудок отец, временами он вел себя даже буйно… Уехала в имение Загряжских и там запила мать. Наталья Ивановна оправдывалась тем, что вовсе не пьет запоями, а лишь потребляет настойки по лечебнику.
Брат Дмитрий метался между Москвой, где в старом доме жил отец, и Заводом, пытаясь управляться со всем, но ничего не успевал, и нужного дохода имение не приносило…
