— Но я на мели. Я еще не получил пособия.
— Черт возьми, но оно вам положено! Конечно, вам его дадут.
— Я не сомневаюсь. А пока питаюсь оливками.
— А почему тогда раскошелились на кофе?
— Не так ли поступают и ваши арабы? Предпочитают кофе обеду.
— Мне жаль, инженер. Макароны и оливки! В следующий раз угощаю я.
— Оливки я ем вечером, извините. С хлебом вкусно.
Винченцо покраснел и рассердился. Сложив газету, стукнул ею и произнес: «Вот ваш заработок! Извините, инженер, но вы дурень. С правительством не спорят».
Стефано бесстрастно смотрел на него. Когда он делал бесстрастное лицо, то и на сердце становилось спокойно, как будто он напружинивал мышцы в ожидании удара. Но Винченцо молчал, силы растрачивались впустую, и Стефано начал улыбаться. Сегодня утром он улыбался по-настоящему, хотя и кривил губы. Такой же взгляд он бросал и на море. Это походило на нечаянную, но теплую гримасу.
В этот день Стефано не обедал в остерии. Он вернулся домой с хлебом под мышкой, обойдя стороной магазин матери Элены и глядя на окна Джаннино. Он надеялся, что после полудня не останется в одиночестве.
Но никто не пришел и, пожевав мяса с намоченным в оливковом масле хлебом, Стефано бросился на кровать, решив проснуться только тогда, когда притронутся к его руке.
Но в знойной тишине ему не лежалось, он постоянно вставал с кровати попить. Так он поступал в тюрьме, хотя жажды и не испытывал. В этой
Попозже он отправился купаться, так как не сделал этого утром. И притихшая на закате вода немного его успокоила, бросив его, уже почерневшего на солнце, в дрожь. Он был в воде, когда услышал, что его зовут. На пляже махал рукой Джаннино Каталано.
Когда Стефано оделся, они вдвоем сели на песок. Джаннино возвращался из города и видел из окошка поезда, как инженер направлялся к берегу. Стефано, улыбаясь, рассказал, что утром заходил к нему.
— Ах, — ответил Джаннино, — вам объяснили, что я бездельник. С тех пор, как я перестал ходить в школу из-за этой бороды, я ни о чем не думаю.
Стефано спокойно рассматривал костистое лицо и всклокоченную бородку товарища. В этом тихом и ясном свете ему вновь показалось, что он припомнил, как в то далекое воскресенье Джаннино, скучая, сидел на стуле верхом. Джаннино вытащил из кармана трубку.
— Я служил в армии и повидал мир, — сказал Джаннино, ковыряя в трубке пальцем. — Потом я бросил службу, потому что она мне сильно напоминала школу.
— А что делаете теперь?
— То же, что и вы. Провожу время. И присматриваю за отцом, чтобы каменщики его не надули.
— А ваш отец присматривает за вами, — заметил Стефано.
— Но есть тот, кто присматривает за всеми, — продолжил Джаннино, прищуриваясь. — Такова жизнь.
Пока он раскуривал трубку, голубоватое облачко пролетело над морем. Когда Стефано провожал его взглядом, до него донеслись приглушенные слова Джаннино:
— Мы несчастные дураки. Свободу, что нам предоставило правительство, мы растрачиваем на наших женщин.
— Уж лучше женщины, — ответил Стефано, смеясь.
У Джаннино голос стал серьезным:
— Вы уже нашли?
— Что?
— Ну… женщину, черт подери.
Стефано насмешливо посмотрел на него.
— Здесь это нелегко. Потом правилами это не разрешено. «Нельзя посещать женщин в целях любовной связи или других…»
Джаннино вскочил на ноги. Стефано внимательно за ним следил.
— Вы шутите, инженер? Вам нельзя иметь женщин?
— Я могу жениться, вот так.
— Ну, тогда вы можете назваться женихом.
Стефано улыбнулся. Джаннино успокоился и опять сел.
Вновь заклубился голубой дымок, соединяя горизонт с небом, словно след корабля.
— Они никогда тут не проплывают? — спросил Стефано, указывая на море.
— Нет, тут корабли не плавают, — ответил Джаннино. — Если и попадаются, то совсем далеко в море. Здесь высокий скалистый мыс. Удивляюсь, как здесь ходят поезда.
— Ночами меня пугает поезд, — заметил Стефано. — Во сне я слышу его гудок. Днем о нем не думаешь, а ночью кажется, что поезд проломит террасу, промчится по деревне и быстренько исчезнет вдали. То же бывало, когда я в тюрьме слышал трезвон трамвая. К счастью, наступает утро.
— Нужно, чтобы кто-нибудь спал рядом с вами, — приглушенным голосом произнес Джаннино.
— Это была бы любовная связь.
— Болтовня, — парировал Джаннино. — У старшины две любовницы. Каждый мужчина имеет на это право.
— У нас есть работа, а у вас — любовь, так мне говаривал дон Гаетано Феноалтеа.
— Феноалтеа? Этот дурак. Он растратил на шлюх все отцовские деньги. Он даже обрюхатил тринадцатилетнюю служанку.
Стефано сложил губы в улыбку и протянул ноги к бледному морю. В этой улыбке крылась его горечь — ведь в первые дни он верил в наивность деревни, — а также его отвращение к тому, что другие совершают грязные поступки и он узнал об этом. Но сильнее его задело не то, о чем рассказали, а тон, и само это было ему неприятно. Это мешало ему спокойно любить, как простые вещи, других людей.
Но до того, как покинуть его, Джаннино заметил, что он забеспокоился, и замолчал. Они расстались у дверей остерии.
Возвращаясь тем вечером домой, Стефано был уверен в себе. На спинке кровати его поджидала его пижама.
Когда стемнело и во дворике стих шум шагов, в двери появилась Элена. Она, вся в черном, как в трауре, закрыла дверь и ставни. Она позволила себя обнять и поцеловать, шепча, чтобы он вел себя потише.
Ее глаза на испуганном лице были влажными. Стефано понял, что говорить не надо, и привлек ее к себе. В запертой и освещенной комнате было душно.
~~~
Стефано встал с кровати и подошел к окну. Женщина, сидя на кровати и прикрыв руками грудь, хрипло вскрикнула.
— Что? — тихо спросил Стефано.
— Не открывай. Нас увидят.
У нее растрепались волосы, и на губах блестели капельки пота. Она начала поспешно одеваться, подпрыгивая около стены. Бледные ноги исчезли в черной юбке.
— Теперь я могу открыть? — пробормотал Стефано.
Приложив палец к губам, Элена пошла к нему, как бы привычно моргая. Она, улыбаясь и надувшись, поглядела на него и положила руку на его обнаженную грудь.
— Я пойду, — тихо сказала она.
— Побудь еще. Я так давно не обнимал женщину.
