Стефано хотел бы присесть и понаблюдать, как из неподвижности рождается заря: то же небо, те же ветки, тот же склон побледнеют, а потом покраснеют. Когда идешь, картина изменяется: не заря возникает из предметов, но предметы из нее. Стефано нравилось наслаждаться небесной лазурью, только из окна или стоя на пороге.
— Каталано, давайте покурим.
Пока Стефано закуривал, Джаннино изучал верхушки деревьев и кустов. Из зарослей раздавалось одинокое щебетание.
Стефано сказал: «Вы, Каталано, уверены, что со мною была женщина?».
Джаннино повернулся к нему с искаженным лицом, приложив к губам палец. Потом улыбнулся, как бы отвечая. Стефано бросил спичку в мокрую траву и попытался сесть.
Наконец, Джаннино выстрелил. Он выстрелил в небо, в утро, в убегающие потемки, и последовавшая тишина показалось солнечной: глубокая тишина прозрачного полдня над неподвижными полями.
Они вышли на прогалину; теперь первым шел Стефано, внимательно прислушиваясь.
— Пойдем на холм, — предложил Джаннино, — там будут перепелки.
Они поднимались по голому, желтоватому от стерни склону. Попадалось много камней, круглая вершина была не так высока, как далека. Стефано рассматривал на обочинах длинные фиолетовые трепещущие стебли.
— Вы никогда сюда не поднимались? — спросил Джаннино. — Это наша земля. Не дает нам даже дичи.
— Но у вас есть море, которое дает рыбу.
— У нас есть и красивые голенькие перепелки. Единственная охота, которая может увлечь.
— Может быть, поэтому вы другим и не занимаетесь, — ответил, задыхаясь, Стефано.
— Хотите выстрелить? Туда, за тот камень, там перепелка. Стреляйте.
Стефано не видел, куда стрелять, но Джаннино дал ему в руки ружье, помог прицелиться, приблизив свою щеку к его.
Действительно, после грохота что-то улетело: «Не умею я», — сказал Стефано.
Джаннино забрал у него ружье и еще раз выстрелил. «Попал, — произнес он. — Вы ее подняли на крыло».
Разыскивая перепелку в высохшей траве, они услышали отзвук далекого сухого выстрела. «Еще кто- то развлекается, — сказал Джаннино. — Вот она, я ее только ранил».
На земле вздрагивал коричневый, как и другие, камень. Джаннино подбежал, схватил его и, выпрямившись, ударил о землю. Потом подобрал и протянул Стефано.
— А вы жестоки, — заметил Стефано.
— Фу, какая жара, — ответил Джаннино, вытирая шею.
И тут подул свежий ветерок, стебли на обочинах заколыхались. Стефано отвел глаза и увидел далеко над морем солнце.
— Пошли, — сказал Джаннино, засовывая птичку в подсумок.
Им больше ничего не встретилось, и, вспотевшие и уставшие, они спустились к отмели. Деревья и кусты колебались, отбрасывали тени.
— Сейчас поку-урим, — протянул Джаннино, присаживаясь.
Солнечные лучи струились косо, заполняясь дымом и превращая его в муаровый шелк. Джаннино едва размыкал губы, и голубой дымок выходил медленно, как бы сгущаясь в свежем воздухе и испуская горький запах ивы.
— Вы знаете, что такое у нас «перепелка»? — спросил Джаннино, зажмуривая глаза.
Стефано несколько мгновений смотрел на него пристально:
Джаннино лукаво улыбнулся и пошарил в подсумке: «Возьмите, инженер, вы ее почти убили».
— Нет.
— Почему? Вам ее приготовит ваша хозяйка. Ну, дочка ее, берите, так она сможет сказать, что подавала вам перепелку.
В ответ Стефано сказал: «Она ваша, Каталано. Разве у вас нет никого, кто смог бы подать вам перепелку?».
Джаннино беззвучно рассмеялся: «Инженер, берите. На лице у вас написано, что вы не переварили свою „перепелку“, эта вам придется по вкусу. Но ее нужно поперчить, так как у нее привкус дичи».
— У меня такое ощущение, будто я наставил вам рога, — ответил Стефано, отталкивая руку Джаннино.
Джаннино усмехнулся в бородку, смешав прожилки солнечных лучей: «Если вам нравится, то почему бы нет? Никто не сможет вам помешать».
Неожиданно Стефано почувствовал себя счастливым. Он почувствовал, что освободился от тела Элены, понял, что будет этим заниматься в свое удовольствие и что будет ее удерживать или отталкивать одним ленивым движением. Такая простая мысль, что в каждой женщине заключена перепелка, развеселила его. Он ухватился за эту мысль, чтобы запомнить ее навсегда, прекрасно сознавая, что любой пустяк сможет развеять радость, которая ни на чем не основана. Непривычное время, остановка времени, привычное утро с купанием в море и его сидение в остерии, увиденные издалека и зависящие от одного жеста, вызывали у него эту радость. Было достаточно Джаннино, рассвета, мыслей о Конче. Но уже другая мысль, мысль о том, что достаточно повторить мгновение, чтобы почувствовать себя счастливым, ведь так и рождаются пороки, рассеивала чудо. «И Конча — перепелка, и Конча — перепелка», счастливо и взволнованно повторял он.
Когда они возвращались под палящим солнцем, Стефано знал, что прохлада никогда не отделится в его душе от этой глупой мысли. Словечко с хитрецой в шутке Джаннино навсегда воплотилось в тело Кончи. Он почувствовал, что только из-за этого словца полюбил этих людей и эту землю.
— Извините меня, Джаннино… — но его прервала выскочившая на тропинку охотничья собака, которая побежала к Джаннино. «О-ля-ля! Пьерино!» — закричал тот, хватая собаку за ошейник. Впереди раздался голос.
Там, где тропинка соединялась со сбегавшей с горы проселочной дорогой, их, с ружьем и в накидке, поджидал фининспектор. Собака радостно подбежала к нему.
Возвращаясь, они вместе пошли по проселку.
— Так и вы охотник? — завопил Джаннино.
Стефано припомнил его без шапки, драчливого и раскрасневшегося на том празднике, вечером. Сейчас у него был печальный, как и его желтые петлицы, взгляд.
— Рад встрече, — сказал он.
Пьерино прищурил один глаз и повернулся к Джаннино: «Одного из вас я видел. Когда?».
Стефано подумал о громогласных хриплых воплях, которые этот молодец обращал к звездам до того, как загреметь в канаву, так что не только группка девушек, которых вел священник, но даже Винченцо и другие, оравшие до этого песни, скатились со склона, как бы убегая от обвинения в соучастии.
— Я спрашивал Каталано, почему он не пришел на праздник, — сказал Стефано. — Мне кажется, вы хорошо повеселились.
— Каталано немного не в себе, — ответил Пьерино.
Стефано ответил: «Естественно. Кто еще в этой деревне не пьет?».
— Слишком жарко.
— Мы более невинны, — продолжил Стефано, — из двух зол мы отдаем предпочтение вину.
Джаннино мрачно молчал.
Пьерино довольно улыбнулся: «От вина все косточки болят. Клянусь, не думал, что засну таким горячим, а проснусь таким замерзшим».
— Сами виноваты, — ответил Стефано. — Надо было захватить в канаву одну из девушек священника.
— А вы так и поступили?
— Я? Нет… Я слушал вас, когда вы орали, что находитесь в Маремме, и звали буйволов.
Джаннино рассмеялся. Пьерино усмехнулся и подозвал собаку: «Печальная деревня, — чуть позже
