марксисты и либералы так яростно, так рьяно выступают против меня: они верят в материю, но не в ее трансцендентность. Они верят в шелуху, но не в любовь.

В. Во что верят?.. Что вы сказали?..

О. В шелуху.

Вид у Марии был озадаченный, словно она никогда не слышала такого слова. Но она тут же снова улыбнулась и продолжала своим приятным, хорошо поставленным голосом:

В. Как же вы предлагаете всем нам достичь этой трансцендентности, Меред? Вы за то, чтобы пользоваться наркотиками, да?

О. Для начала — да. На первой стадии. Но я против торговли наркотиками, и эта сторона моей деятельности вызывает ярость властей, потому что они, конечно, изрядно на этом наживаются, и потом наркотики не облагают налогом. Когда я выступаю в своих лекциях за свободу пользования наркотиками, свободу галлюцинации, они ужас как на меня ополчаются.

В. Свобода пользования наркотиками — значит, наркотики для всех? Какого рода наркотики, Меред?

О. ЛСД, гашиш, опий, что угодно — аспирин, алкоголь, ну, словом, весь набор, и рассуждаю я так: никакой элитарности, никакого привилегированного класса имеющих право на галлюцинации. Галлюцинации не должны быть прерогативой избранных, столь же недостижимой для масс, как все идеалы прошлого, — народ не должен с этим мириться. Он должен восстать.

В. Возможно, государству следует предоставлять людям наркотики?..

О. Да. Пока государство не будет уничтожено. Со временем все мы поймем, что наркотики — это привычка, ведущая к праздности, как четки. И они выпадут из нашей фазы. Я исключил наркотики из моей жизни уже давно, и это является еще одним поводом, настраивающим против меня тех, кто ими пользуется. Они обвиняют меня в фарисействе, тогда как на самом деле я признаю, что некоторым людям нужны наркотики и всегда будут нужны. Мы же все индивидуальны. Я не хочу становиться в позу судьи.

В. Не хотите становиться в позу судьи?.. Но, по-моему, вы крайне сурово осудили наше общество, Меред, разве не так?

О. Я не осуждаю, я люблю. «Кто крепко любит, тот крепко наказывает». И я наказываю, да, но не физически — я, видите ли, всецело против насилия: я наказываю любовью.

В. Я вас не понимаю.

О. Конечно, не понимаете. Вы же обычная невежественная женщина — как вы можете меня понять? Я наказываю любовью, примером моей любви, моего существования, что должно устыдить моих врагов и заставить их понять ту разницу, которая существует между мной и ими… Меред говорил легко и откровенно, точно он вовсе и не оскорблял Марию, а Мария на какое-то время даже умолкла и в изумлении лишь смотрела на него; потом, заглянув в карточку, поспешно прочла очередной вопрос:

В. Любовь… с помощью любви… Под этой «Любовью» вы подразумеваете, Меред, нормальную половую любовь, обычную для нашей цивилизации, любовь в форме брака?..

О. Я имею в виду чистейшую любовь, я имею в виду любовь божественную, космическую, движущую силу вселенной, которая распространяется на все. Женщины, мужчины, дети, животные, растения, камни. Произведения искусства. Мир физической реальности. Юпитер сожительствовал с облаками, и я тоже сожительствовал с облаками.

В. С облаками?..

О. Да. Принявшими форму людей.

Мария, не мигая, смотрела на него. Дальше она продолжать уже не могла.

Затем, после смущенного, озадаченного молчания, когда Меред принялся пылко излагать свою концепцию «революции» и что она всем несет, Мария наконец нашла в себе силы закончить передачу. Последние слова она произнесла даже весело и, как всегда, с улыбкой объявила о том, кого будет интервьюировать на будущей неделе.

Марвин выключил телевизор.

— Слава Богу, — сказал Марвин. — Еле досидел до конца!

А Элина продолжала смотреть на пустой экран. Наконец она произнесла:

— А ты мог бы помочь ему?.. Я хочу сказать… если бы ты…

— Да я к этому сумасшедшему близко не подойду, — сказал Марвин.

Однажды в июне, вскоре после полудня, Марвин неожиданно вернулся домой и сказал Элине, чтобы она быстро собрала чемодан — взяла, сколько потребуется на несколько дней: через десять-пятнадцать минут они уезжают в аэропорт — быстрее, пожалуйста, быстрее, это очень важно.

Он прошел с ней в спальню, швырнул большой рыжий кожаный чемодан на кровать и стал помогать упаковываться — открывал ящики, протягивал ей вещи. Элина удивилась, но не стала расспрашивать мужа — лицо у него было красное, более жесткое, чем всеща, и он, казалось, избегал смотреть на нее, словно опасался, что она может прочесть в его глазах — стыд, страх? У него даже под кожей заходили желваки от напряжения. Особенно вокруг рта — крепко сжатого, волевого. Элина испугалась бы, если бы не заметила, что напуган-то он, и почувствовала за это благодарность к нему. Словом, ей ничего не оставалось, как повиноваться.

— Самолет вылетает через час, — сказал Марвин, с трудом переводя дух. Он диким взглядом обвел комнату. — Ты все собрала?

— Куда я лечу? — спросила Элина.

— В Калифорнию.

— Одна?

— Да, одна, ну же, Элина, поторапливайся — эту штуку можно закрывать?.. Тебе еще что-нибудь нужно? Если понадобится, ты ведь можешь и там купить, там можно купить все что угодно, — сказал Марвин. Он захлопнул чемодан и застегнул замки. Потом посмотрел на нее — быстро, оценивающе, и она увидела в его взгляде все — его любовь, его страх. — Сейчас летишь одна, а я приеду через несколько дней. Не волнуйся. Даже не думай об этом.

Держа ее под руку, он поспешно спустился с ней по широкой, устланной ковром лестнице — большой чемодан то и дело стучал по ступеням. У двери на улицу стоял человек — незнакомый. Элина удивленно посмотрела на него. Он на нее не смотрел, лишь открыл дверь перед Марвином и хотел взять у него чемодан, но Марвин в спешке, видимо, думая о чем-то другом, не заметил его жеста, сам подошел к машине и бросил чемодан в открытый багажник.

— Скорее, скорее, — отрывисто повторял он.

Вытянув руку, он высвободил браслет с часами. Элина, на ходу застегивая легкое пальто, нервно пригладила волосы и залезла в машину, Марвин втиснулся рядом с ней, а тот, другой мужчина сел на место шофера. Мотор в машине работал.

— Поехали, — сказал Марвин.

Элина не узнавала его голоса — он говорил хрипло, задыхаясь, резко, даже грубо.

По дороге в аэропорт Марвин то и дело повторял:

— Я приеду через несколько дней. Какой у нас сегодня день? Вторник. Сегодня вторник. Дай мне время до субботы, нет, до пятницы, но я буду поддерживать с тобой связь. Я вылечу через несколько дней. Ничего страшного не происходит. Ничего не случится… Элина, это Теодор, ты с ним еще не знакома, но Теодор давний мой друг, коллега, он будет сопровождать тебя и обо всем позаботится. Так что тебе не о чем волноваться.

Теодор был кряжистый мужчина лет сорока, лысеющий, но еще моложавый; в известной мере он походил на Марвина — пожалуй, своим решительным, розовым, здоровым лицом и тем, что на нем был очень хороший шерстяной костюм из легкого твида. Бросив на него взгляд, Элина заметила, что он очень румяный — то ли потому, что пышет здоровьем, то ли от волнения.

— Нельзя ли ехать побыстрее? — резко бросил Марвин.

Они уже выбрались из города и мчались по шоссе, и Теодор нажал на акселератор. Элина нутром почувствовала толчок, когда прибавилась скорость. Кузов машины, казалось, оторвался от земли. Но ни Марвина, ни Теодора это не встревожило. Марвин говорил, поглаживая ее по руке, любовно, как бы сам того не сознавая, слегка сжимая ее: