несколько минут, но мать не перезвонила.

В тот вечер она сказала Марвину:

— Мы с мамой разговаривали сегодня, и связь прервалась. И я не позвонила ей… Не знаю, почему я не позвонила ей, но…

— А она тебе позвонила?

— Нет. Но я… Мне не хочется, чтобы она подумала…

Элина медлила, смутившись.

— Пусть тебя это не волнует, — сказал Марвин.

В середине мая вяз у ее дома все еще стоял, хотя на нем по-прежнему красовался билетик. Это было огромное дерево, крепкое с виду, совсем голое — верхушка умирала, но дерево было все еще красивое. Элина думала — какая хорошая примета, что городские власти еще не срубили этот вяз.

Тридцать первого мая дерево еще стояло.

Это ровно ничего не значило.

Время благополучно перевалило за отметку «июнь», далеко перевалило, а она так и не звонила ему! Она теперь редко о нем вспоминала. Она даже не знала, где карточка с его неразборчивыми каракулями — она ее не выбрасывала, сознательно — нет, но не знала, куда положила.

Ей казалось, что жить стало легче.

Вечер 15 июня был особо отмечен на календаре, так как мать в тот вечер интервьюировала какого-то человека, вокруг которого подняли большой шум в Детройте. Сам Марвин сказал, что намерен посмотреть хотя бы часть передачи.

Когда беседа началась — между Ардис и молодым человеком по имени Доу, — Марвин лишь воскликнул в изумлении, одновременно забавляясь и возмущаясь происходящим:

— Поразительно… Нет, этого просто не может быть.

Элина впилась в телевизор: на экране Мария Шарп задавала вопросы откровенно уродливому, растрепанному молодому человеку лет двадцати шести — двадцати семи, которого, видимо, незадолго до того арестовали и он ждал суда. Марвин знал отца этого молодого человека — он был президентом «Доу электронике» и жил всего за несколько домов от них, тоже на озере. Элина не могла припомнить, чтобы она встречалась с Джексоном Доу, хотя Марвин и утверждал, что они знакомы. Его сын Мередит, именовавший себя Меред, был явно художником, чему вполне можно было поверить — такой он был лохматый, да и одет то ли в халат, то ли в какую-то подпоясанную хламиду; затем, по мере того, как Мария расспрашивала его, стало ясно, что у него есть ученая степень по физике, — вот этому Элине трудно было поверить, хотя говорил он правильно и казался неглупым, если бы слушать не мешала его манера щуриться и нервно закатывать глаза в поисках нужного слова. Выяснилось, что он к тому же еще и философ; он смотрел мимо Марии, прямо в камеру, словно в глаза человека, которого любил и боялся, кого-то, кому хотел внушить определенные, хоть и малоприятные, истины — «на благо всей человеческой расы», — говорил он.

Видя, какой он мягкий, несмотря на аскетичное некрасивое лицо, Элина испугалась за него: она уже знала, что последует, когда в голосе Марии появлялась вкрадчивость. А Доу говорил откровенно, без задних мыслей.

В. Мистер Доу, — или, может быть, я могу звать вас Меред? — что побудило вас создать ваше так называемое Прибежище?

О. Желание вести работу по уничтожению материального. Создать среди всеобщей заразы здоровый оазис, где люди могли бы собираться и направлять будущее Соединенных Штатов…

В. Этого «гнойника»…

О. Я имею в виду сегодняшние Соединенные Штаты. Да и вообще большую часть современного мира.

В. А ваша ожесточенность случайно не вызвана вашим арестом?

О. Я вовсе не ожесточен. Почему я должен быть ожесточен? Но я хочу, чтобы в протоколе было зафиксировано, что меня арестовали не за нарушение закона о наркотиках — ничего подобного; меня арестовали потому, что есть люди, которые хотят заткнуть мне рот.

В. Полиция арестовала вас из-за ваших взглядов?

О. Безусловно.

В. И это сказано в обвинении?..

О. Что? Не знаю. Мне это безразлично. Меня вовсе не интересует, что может оказаться на том или ином листе бумаги, — я даже не уверен, что читал обвинение. Я действительно презираю все это. Ко мне это не имеет отношения.

В. Но вы же собираетесь защищаться, верно, Меред?

О. Что? Это кто-то там делает… Мне наняли адвоката, или, может, кто-то сам предложил свои услуги… я не слежу за такими вещами, у меня на это нет времени. Я согласился выступать в передаче вовсе не для того, чтобы обсуждать эту сторону моей жизни. Я презираю юристов вообще, и закон… и судей… и — ну, конечно, — присяжных, и всю нашу систему правосудия, потому что в нашей стране никого не судят по справедливости и…

В. Теперь, когда вас отпустили на поруки и вы можете снова выступать с лекциями, намерены ли вы продолжать свою кампанию против «материального»? Или?..

О. Им придется убить меня, чтобы заткнуть мне рот. Никто не заткнет мне рта.

В. Но ведь Прибежище закрыто, не так ли?

О. Это меня не остановит. Я теперь выступаю на улицах — где угодно… Полиции придется убить меня, чтобы заставить замолчать, и я прямо говорю это им.

В. Вы утверждаете, что ваш отец подкупил полицию, чтобы она преследовала вас?

Меред Доу нервно повел плечами под своей бесформенной одеждой. Казалось, он смотрел прямо на Элину.

О. Я… я… У меня есть основания подозревать… я знаю, на что он способен… и полиция тоже… и…

В. Но вы ведь сказали в интервью корреспонденту «Детройт ньюс», что обвиняете детройтских полицейских в том, что некоторые из них берут взятки?

О. Конечно. Все они берут.

В. Меред, могли бы вы объяснить нашим телезрителям, почему вы стремитесь к «уничтожению материального», что это значит с точки зрения обычной повседневной жизни?

О. Если пользоваться клише, чтобы это было яснее вашим телезрителям, я бы сказал, что работаю на Революцию. Всем известно, что мир переживает сейчас бурные изменения, конвульсии, и я способствую этому, — собственно, таков физический закон, а я лишь способствую этому и просвещаю людей, которые нуждаются в руководстве. За то, что я взял на себя этот абсолютно невинный труд, меня преследует вся наша система и травит полиция, из-за этого меня арестовали по подстроенному обвинению в распространении наркотиков — наркотиков! — словно в наркотиках дело! Соединенные Штаты официально распространяют наркотики, только называют это иначе. Вся деятельность Соединенных Штатов — это операция «Наркотик».

В. И ничего больше? Ничего?..

О. Решительно ничего.

В. Значит, вы отрицаете, Меред, что передали сигарету с марихуаной семнадцатилетней девочке?..

О. А почему я должен это отрицать?

Марвин присвистнул.

— Больно слушать такое, — сказал он.

— Он сам себя губит, да? — осторожно спросила Элина. — Моей матери, наверное, следовало быть осторожнее, не задавать ему таких вопросов?

В. Скажите, Меред, когда вы говорите «революция», вы имеете в виду революцию в политическом и экономическом смысле этого слова, как в России и в красном Китае?

О. Только — на первой стадии. Главное — это перевернуть все, во что верят люди вроде вас. И ваших слушателей. Вот это — реальность, а все, чем забиты ващи мозги, — нереально. Со временем революция перекроит все головы на всем земном шаре, полностью трансформирует. Я думаю, поэтому старомодные