чувствительные световые излучения.

Все согласились с ним.

Взгляд Элины обошел комнату — от одного стакана к другому, проверяя уровень напитков и количество льда. Кто-то шептал ей: «Это серьезно, это очень серьезно», но ее отвлек раздавшийся смех. Кто-то сказал что-то очень остроумное, забавное, и надо было рассмеяться.

— В будущем правительство, да и частные лица смогут все регистрировать, фиксировать каждую минуту на микропленке, — говорил муж Элины, возможно, в шутку, хотя Элина не могла бы сказать, так это или не так. — Вот тогда все станут честными. Это заменит Господа Бога, который в свое время наблюдал за всеми нами и помнил все, что мы делаем…

— Марвин, вечно вы преувеличиваете! — воскликнул кто-то.

— Марвин никогда не преувеличивает, — сказал другой.

Ее любимый подошел к дверному проему, чтобы лучше слышать. Привлеченный смехом, дружеской беседой, гулким, невозмутимым голосом ее мужа…

В самую комнату он никогда не войдет. б. Через несколько дней Элина понесла наказание за свою измену мужу.

Марвин уехал в Техас, и телефон звонил, и звонил, и все еще звонил, когда она вошла в дом и в панике кинулась к аппарату.

Задыхаясь, она сняла трубку. Звонил ее муж.

Он, казалось, взывал к ней издалека, сам задыхаясь, пытался ей то-то сказать.

— Элина? Элина? Ты меня слышишь, связь хорошая? Я в порядке, Элина, в общем цел… если до тебя дойдут какие-то слухи…

Она застыла в ужасе, не зная, что случилось. Она действительно не знала. Не понимала. Голос его едва доходил до ее сознания, она лишь чувствовала — что-то произошло. Он заверял ее, что в полном порядке. Она опустилась на ручку то ли кресла, то ли дивана — ноги у нее подкашивались, ее подташнивало, а далекий голос Марвина продолжал:

— Я нахожусь в больнице в Сан-Антонио, но утром, я уверен, меня выпустят… Им надо только сделать рентген — я уверен, что ничего больше. Мне хотелось дозвониться до тебя, прежде чем ты что-либо услышишь и можешь разволноваться! Пилоту повезло меньше, чем мне… Но я не хочу сейчас в это вдаваться… А со мной все хорошо — просто пережил небольшое потрясение. Элина? Дорогая? Где ты была, почему так долго не подходила к телефону?

Она сумела все же что-то выдавить из себя.

— Они тут черт знает как разъярились — я имею в виду полицию, — продолжал Марвин. — Персонал в больнице тоже настроен против меня — они все знают, кто я, — но ухаживать за мной будут хорошо, не волнуйся. Через несколько дней я снова буду дома. В прессе будет сенсация, но ты, любимая, не обращай на это внимания — лучше вообще ничего этого не читай… Главное, что я в полном порядке, просто немножко тряхануло и еще, возможно, ребро сломано, ничего существенного…

Элина закрыла глаза. Ей было плохо от сознания своей вины, слегка пошатывало, и голова кружилась от облегчения, от воспоминаний о любви, обдававших ее теплом, любви ее возлюбленного, которую она еще ощущала всем телом… Муж говорил с ней издалека, заверял, что жив. Что вне опасности. Она чувствовала, что как-то ответственна за все это, за то, что случилось с ним, хотя и не знает, что именно случилось, и он вроде бы не хочет ей этого говорить. Она произнесла: Мне прилететь?..

— Господи, нет, конечно, — резко сказал Марвин. — Нет. Они только поднимут вокруг тебя шум, будут глазеть на тебя. Ситуация получилась весьма дикая — я не говорил тебе об этом деле, чтобы ты не волновалась, но ведь главное в том, что… Я продолжаю тут откапывать потрясающие факты, так что некоторые весьма могущественные люди забеспокоились… Даже судье стало не по себе, и я снова буду пытаться перевести дело в другой судебный округ — Собственно, если до тебя дойдет, Элина, слух, что нас подстрелили, то знай, что это не совсем так. Пули только прошили хвост, а это далеко и от меня и от пилота. Самолет разбился потому, что пилот поддался панике, а вовсе rte потому, что его подстрелили… и… словом… Я не хочу сейчас вдаваться в подробности, Элина, но не волнуйся: я в полном порядке. Очень скоро мы с тобой будем со смехом вспоминать об этом. Так что не волнуйся, хорошо? И не смотри передачи новостей, обещаешь? И не читай газет!

Элина обещала.

7. — Его собственный клиент пытался подстрелить его, — сказал Джек. — Я знаю, ты не хочешь об этом слышать, и я не хочу об этом говорить, но хочу, чтобы ты знала, что за… какого рода жизнь он ведет.

Элина молчала.

Джек повернулся и посмотрел на нее. Без улыбки.

— Неужели ты считаешь, что в жизни нет ничего серьезного, Элина? Совсем ничего?

— Я так не считаю, — смиренно сказала Элина.

— Неправда. Неправда, считаешь. Просто ты говоришь то, что, как тебе представляется, мне хотелось бы услышать, — сказал он. — А дело в том… что ты не думаешь о жизни.

— Я не знаю, — сказала Элина.

Джек расхохотался. Откинулся на подушки и расхохотался. А потом начал длинный монолог — монолог, исполненный черного юмора, о том, как он может умереть: его могут сшибить машиной, утопить, Марвин может напустить на него своих псов. Он уже не раз разглагольствовал на эту тему, и Элина не знала, не следует ли ей оскорбиться: какое он имеет право считать, что она замужем за убийцей?

А у него уже пропал интерес поддразнивать ее. Он лежал молча, забыв о ее присутствии. Элина слышала, как тикают его часы.

— О, черт, — сказал он. — Жалею я, что полетел тогда в Сан-Франциско… не следовало мне так рисковать. Это единственный поступок в жизни, который я не могу себе объяснить. Я никогда тебе этого не прощу.

А Элина подумала: «Он боится умереть». Они, казалось, находились в разных измерениях: он думал, прикидывал, настороженный и живой, в то время как Элина, словно олицетворяя собою наступивший в нем после вспышки страсти покой, овладевшее им чувство умиротворения, завершенности, лежала как в тумане, не ощущая своего тела. Она не спорила с ним, а молчала.

Джек вскочил и сказал со злым смешком:

— Ты, значит, согласна со мной? — И принялся искать сигареты в груде одежды. — Или как? Неужели тебе все безразлично?

— Мой муж не убьет тебя, — сказала Элина. — Поверь мне, пожалуйста. Этого не может быть.

— Не может? А почему?

— Такого не бывает.

— Обычно — нет. С таким человеком, как я, — нет. Никогда. Я недостаточно важная особа. Но моя добрая судьба катапультировала меня на такие высоты… Я стал теперь привлекать внимание, я замечаю, что люди смотрят на меня. Наверное, потому, что у меня такой счастливый, такой блаженный вид. В конце- то концов, я ведь не обычный человек: я маньяк. Жена вечно спрашивает меня, что со мной, почему во мне столько энергии, почему постель с моей стороны всегда влажная и смятая, почему я всегда так невесело шучу?.. Я ведь никогда столько не шутил до того, как встретил тебя.

— Возможно, это значит, то ты человек несерьезный, беззаботно заметила Элина.

— Нет, это значит как раз противоположное, — сказал Джек. — Шутят только серьезные люди. Нужен ум, духовное развитие, чтобы уметь шутить. Тебе этого не понять.

Элина закрыла глаза. Она слышала, как он ходит по комнате — вот он подошел к окну, прижался к стеклу лбом — у него была такая привычка — бессознательно прижиматься лбом к оконным стеклам, к стенам и дверным косякам; она слышала, как он прерывисто вздохнул.

— Люди преуспевающие — те, с какими ты, Элина, общаешься в Гросс-Пойнте, — они никогда не шутят, потому что им это не нужно. Нормальные мужчины, мужчины, сексуально не озабоченные, не шутят, потому что счастливы, как идиоты. Я это знаю. И такие, как ты, женщины тоже не шутят и не понимают шуток — для этого нужно кое-что выстрадать и обладать умом.

— Да, — ровным голосом произнесла Элина.