лицам. Температура внутри подлодки была равна температуре за бортом. В полночь и в 4:00, когда сменившиеся с вахты моряки спускались в центральный пост, их лица напоминали замерзшие маски, покрытые ледяными кристаллами. Бороды крепко примерзали к воротникам кожаных канадок, а сама кожа превращалась в броню. Люди двигались с трудом. В тусклом свете центрального поста они походили на гномов из другого мира. Чувствительность к рукам возвращалась только через полчаса. Сапоги были сырыми внутри и замерзшими снаружи – снять их было невозможно. Даже белье промокало насквозь; моряки выжимали его и развешивали в электромоторном отсеке, где придется. В других отсеках оставлять его было нельзя – к тому времени, когда его нужно было снова надевать, оно промерзало и стояло колом.

Это было ужасно, но все же лучше, чем тропическая жара. Солнце выглянуло из-за туч только один раз, да и то ненадолго. Тайхман, стоявший вахту, попросил передать Штолленбергу, чтобы тот поднялся на мостик с пустой консервной банкой и собрал в нее витамины. Но пока Штолленберг добирался до мостика, туда заявился командир. Лютке торчал там до тех пор, пока не ушло солнце, а Штолленберг стоял внизу. Командир под «деревенской липой» курил трубку. Вдруг первый лейтенант закричал:

– Тревога!

Тайхман и два сигнальщика захлопнули за собой люк боевой рубки. Мюллер, первый лейтенант, крикнул:

– Заполнить балластные цистерны! – еще до того, как центральный пост доложил о готовности к погружению. Мюллер, спускаясь, пытался удержать крышку люка, но она захлопнулась, и он взревел от боли. Крышка упала прямо ему на пальцы, которыми он держался за комингс люка. Он попытался вытащить руку, но не смог, а крышка из-за этого не задраивалась. Подлодка же дала дифферент на нос и быстро погружалась.

Все это видел Штолленберг. Он онемел от ужаса и потерял всякую способность соображать. Мюллер от боли соскользнул с трапа и висел, вцепившись свободной правой рукой в маховик люка, перенеся на нее вес своего тела. Пальцы левой руки зажало крышкой.

– Открой люк! – закричал Штолленберг.

В щель между краем люка и крышкой просачивалась вода. Штолленберг схватил ноги Мюллера и поставил их на ступеньку трапа. Мюллер напряг плечи и, слегка приоткрыв люк, стал вытаскивать прижатые пальцы. И тут его кольца – обручальное кольцо и тяжелая печатка – зацепились за стяжной болт. Штолленберг услышал, что крышка люка захлопнулась – это было для него самое главное. Но вода по- прежнему сочилась, ибо Мюллер не мог повернуть колесо левой рукой. Вода растекалась по отсеку. Моряков в центральном посту охватила паника; они думали, что Мюллер не может вытащить пальцы и потому крышка не задраивается. А им вовсе не хотелось утонуть из-за чьих-то пальцев. В рубке было темно, они не видели, что люк уже закрылся и Мюллер просто висит на стяжном болту, зацепившись за него кольцами. Он был так изумлен, что ему не пришло в голову немного ослабить его. Один моряк из центрального поста сбросил его ноги с трапа и со всей силы потянул его вниз. К нему присоединились другие. Раздался треск разрываемых костей и плоти, и Мюллер упал, растянувшись на палубе центрального поста.

Штолленберг поднялся по трапу и маховиком задраил люк. Спустившись, он наступил на Мюллера, лежавшего на полу. Между средним пальцем и мизинцем его левой руки красовался длинный треугольный разрыв почти до запястья.

– Что с тобой, Штолленберг, дружище? – спросил старпом.

– Ничего, а почему вы спрашиваете?

– У тебя все лицо в крови, – сказал Тайхман.

– Да там остался палец Мюллера, – пояснил Штолленберг. Этот палец шлепал ему по лицу, когда он крутил маховик люка.

– Чтобы я больше не видел этого идиота, – заявил командир. Мюллер его не слышал – он был без сознания. – И этой институтки в штанах тоже.

Эти слова относились к Тиммлеру, который лежал без сознания в углу центрального поста. Его подобрали и отнесли в кубрик, где без особых церемоний бросили на койку. По пути он пришел в себя.

Подлодка достигла глубины 40 морских саженей, прежде чем инженер-механик смог остановить погружение. Цистерны были продуты слишком поздно. Матросы, в чьи обязанности это входило, занимались Мюллером.

– Будьте добры, верните нас на перископную глубину, – сказал командир. – Кстати, от кого это мы так поспешно нырнули?

– От самолета, господин капитан-лейтенант, – ответил Тайхман.

– А может, это была просто чайка? – спросил командир.

– Господин капитан-лейтенант, – вмешался в разговор Штолленберг, – можно мне выпить стакан шнапса?

Командир держал шнапс в запертом шкафу и выдавал его только в особых случаях. Штолленбергу показалось, что сейчас как раз такой случай.

– Зачем?

– Мне что-то нехорошо.

– Чепуха, – заявил Лютке, но все-таки сходил в свою каюту, открыл шкаф, где хранился шнапс, и налил Штолленбергу половину стопочки.

Штолленберг проглотил ее одним махом и не почувствовал никакого улучшения.

– Смойте грязь с лица, – велел командир, забрав у Штолленберга стопку.

Первого лейтенанта отнесли на его койку. Он вскрикнул несколько раз, а потом замолчал, снова потеряв сознание. «Врач» из радистов сделал ему укол от столбняка и ушел, поскольку не выносил вида крови. Пришлось помощнику моторного машиниста прийти и сделать Мюллеру перевязку. Когда первый лейтенант застонал, он с удовольствием прикрикнул на него: «Заткни пасть!» Когда он закончил, командир устроил ему грандиозный нагоняй за то, что он покинул боевой пост без разрешения.

Осмотревшись в перископ, Лютке велел Винклеру всплывать. Потом он разбушевался снова, увидев, что с заглушки люка все еще свешивается палец Мюллера. Рулевой оторвал его и бросил в центральный пост. Теперь разорался инженер-механик:

– Здесь вам не помойка!

Когда лодка выскочила из воды, Лютке снова пришел в ярость, поскольку не смог открыть люк. На этот раз главным идиотом на борту оказался Штолленберг. Тайхман поднялся по трапу и навалился на маховик со всей силы, но повернуть его не смог.

– Винклер, опуститесь до глубины 20 метров, – велел командир.

Получилось вот что: когда Штолленберг закрывал люк, давление воды позволило ему сделать пару дополнительных оборотов винта.

Лодка опустилась на 10 морских саженей, и командир несколько раз повернул маховик. Когда лодка всплыла, он промок и снова разворчался, хотя сам был виноват в том, что в щель хлынула вода.

За обедом старпом прочитал маленькую лекцию о том, какую опасность представляет собой женитьба для всех мужчин, и для подводников в частности, или как обручальное кольцо чуть было не отправило на дно пятьдесят человек. Если бы Мюллер не носил своего обручального кольца, он бы не потерял пальца. Но тут инженер напомнил ему, что он потерял палец не из-за обручального кольца, а из-за своей печатки; на что старпом возразил, что первый лейтенант носил печатку только для того, чтобы не поддаться искушению снять обручальное кольцо. Тогда инженер взял щипцы, поднял палец с кольцами и положил его на грудь Мюллеру.

– Когда он проснется, это поможет ему снова погрузиться в сон, – сказал Винклер. – Гораздо дешевле морфия и намного лучше.

После нескольких ехидных замечаний в адрес первого лейтенанта и парочки непристойных шуток инцидент был исчерпан.

Так началась одна из последних битв с конвоями, перед тем как наступили божественные сумерки немецкого подводного флота. Самолет возвратился. Но он не стал атаковать подлодку, а повернул назад и исчез за горизонтом. В течение часа это повторялось четыре раза. Во второй раз он подлетел очень близко. Это был самолет с авианосца. А в ту пору это означало, что где-то рядом проходит конвой.

Когда Тайхман встал на вахту в 16:00, день уже угасал. Ветер стих; море было сравнительно спокойным