Она замерла. Он что, позабыл, что на ней — его платок с кристаллом огня?… Ну так если он позабыл, она ему напоминать не собирается. Конечно, у нее и в мыслях нет оставить себе платок насовсем, нет! Просто чтобы показать его Дейле…

— Малта, — назвалась она. Теперь он легко разыщет ее, когда вспомнит про платок и надумает вернуть его. Легко… но не совсем уж сразу.

— Малта?… — Он явно рассчитывал услышать полное имя, но она притворилась, будто не поняла. — Ясно, — сказал он после некоторой паузы. — Малта. Что ж, доброго тебе вечера, Малта.

— И тебе доброго вечера. — Она повернулась и поспешила в огромные двери, что вели внутрь зала.

Оказавшись внутри, она немедленно сняла и платок, и кристалл. Из чего бы ни был связан этот платок, он оказался тонким, как паутина. Малта скомкала его в ладонях, и он как раз уместился во внутренний кармашек ее плаща. Там она его и оставила. А потом, пряча в уголках губ улыбку удовлетворения, вернулась в зал. Там все так же по очереди выступали с речами почтенные представители торговых семейств. И обсуждали все ту же скучищу: договоренности, компромиссы, рабство, войну, запреты на ввоз-вывоз… Как же ей все это надоело! Поскорее бы уж все закончилось и мать отвезла ее домой, где в тишине и спокойствии своей комнаты она могла бы вполне насладиться созерцанием кристалла огня…

Похоже, никто больше в Клубке не беспокоился, не чувствовал: что-то не так, чего-то недостает… Быть может, разве Сессурии было чуточку не по себе, но остальные выглядели всем довольными. Пища была изобильна и доставалась легко. Здешнее Доброловище было теплым, и новые оттенки солености зажигали дивные блестки на чешуйчатых шкурах, обновленных недавней линькой, — линяли они теперь часто, ибо хорошая пища позволяла легко расти. «Быть может, — недовольно думала Шривер, — все остальные всегда только этого и желали!» Уж не казалось ли им, что эта-то беспечальная жизнь, состоявшая из кормежки и линьки, и была обещанным возрождением?

Она так не думала.

Она знала: Моолкин вел их сюда, взыскуя большего, гораздо большего. Прочие в Клубке были слишком близоруки и не могли уразуметь причин беспокойства, владевшего вожаком. Он вел их на север, следуя за тенью подателя. Несколько раз Моолкин делал остановки в устьях, откуда вытекала теплая вода, лишенная соли. Он вновь и вновь ее пробовал, ожидая чего-то… Остальные не могли понять зачем и хотели одного — скорее следовать за подателем. Однажды Сессурия всех потряс тем, что распустил гриву и приказал остановиться недоумкам, осмелившимся нарушить волю вожака и готовым бездумно уплыть за подателем… Но очень скоро и сам Моолкин недоуменно сомкнул челюсти и покинул теплое устье, устремляясь туда, куда удалялась тень подателя.

Шривер не слишком расстроилась, когда податель остановился и Моолкин предпочел держаться поблизости. Кто она, в самом деле, такая, чтобы задавать вопросы наделенному памятью древних?… Но затем податель опять тронулся в путь, повернув с севера обратно на юг, и Моолкин тем не менее велел двигаться следом, и вот тут-то Шривер начала беспокоиться. Что-то было определенно не так, и Сессурия, похоже, разделял ее беспокойство.

Иногда они замечали другие клубки, сопровождавшие иных подателей. Все выглядели сытыми и довольными, и Шривер поневоле спрашивала себя, а не в ней ли самой скрыта причина. Наверное, она слишком много мечтала. Слишком буквально понимала святые предания… Но потом ей бросалось в глаза, как рассеян был Моолкин — и даже посреди кормления. Пока другие клацали челюстями, рвали и заглатывали добычу, он мог неожиданно прекратить есть и просто повиснуть в воде, широко раскрывая рот и усиленно работая жабрами: вбирал некий ускользающий запах. А когда податель останавливался на время и весь Клубок отдыхал — Моолкин нередко поднимался вверх, почти к самому Пустоплесу, и, прикрыв глаза веками, начинал извиваться в танце. В таких случаях Сессурия присматривался к вожаку так же пристально, как и она, Шривер. Вновь и вновь Моолкин свивал свое тело сложным узлом и скользил, скользил, заставляя всю поверхность своей кожи вбирать токи здешнего Доброловища и все, что они с собою несли. И он трубил — даже не трубил, а скорее негромко бормотал себе под нос что-то из священного пополам со случайными пустяками. Иногда же он высовывал голову из Доброловища в Пустоплес — и вновь погружался, невнятно твердя что-то об огнях, об огнях…

В какой-то момент Шривер поняла, что больше не может этого выносить. Однажды она дождалась, пока его танец не привел к такому изнеможению, что потускнели даже ложные глаза на боках. Едва шевелясь, Моолкин начал погружаться ко дну. Шривер тщательно расслабила гриву, чтобы ее приближение не было истолковано как вызывающее, и начала медленно опускаться рядом.

— Моолкин! — позвала она негромко. — Скажи, твое прозрение оставило тебя? Мы заблудились?

Он приподнял веки и уставился на нее. Потом почти лениво обхватил ее неплотным кольцом, притягивая к себе и вместе с нею опускаясь в мягкий ил.

— Не просто место… — сонным голосом сообщил он ей. — Еще и время, определенное время. И не только место и время, но — клубок. Такой, какой ни разу не собирался со времен древности. Я почти чую Того, Кто Помнит…

Шривер дрогнула всеми своими кольцами, силясь прочесть его память…

— Моолкин, — сказала она затем, — но разве не ты сам — Тот, Кто Помнит?

— Я? — его веки вновь начали опускаться. — Нет. Не вполне. Я — почти помню. Я знаю, что есть место, время и Клубок. И когда я их почувствую — я их сразу узнаю. Мы близко, Шривер… мы совсем близко. Мы должны вытерпеть все и не изведать сомнений. Сколько раз уже время приходило и уходило, а мы его пропускали. И я боюсь — если мы пропустим его еще раз, наша память о старине начнет окончательно блекнуть, и прежними мы не станем уже никогда…

— А какими мы были прежде? — спросила она просто для того, чтобы услышать еще раз.

— Мы были повелителями. Мы вольно носились и в Доброловище, и по Пустоплесу. И то, что знал один из нас, — знали все. Мы разделяли воспоминания обо всех былых временах, с самого изначалия. Мы были могущественны и мудры, и нас чтили все существа, наделенные меньшим разумом, нежели мы…

— А что случилось потом? — задала Шривер ритуальный вопрос.

— Потом пришло время изменить форму. Смешать сущности наших тел и породить новые существа, воспринять новую силу и новые свойства. Настала пора вступить в древний цикл разделения и слияния — и нового роста. Пришло время обновить наши тела…

— А что случится потом? — завершила она свою часть диалога.

— Все соберутся к месту и ко времени Сбора. Память вновь сделается общей, и тогда все, что бережно сохранялось кем-либо одним, опять станет достоянием всех. Так будет завершен наш путь к возрождению. Так настанет для нас долгожданный час торжества…

— Да будет так, — прогудел Сессурия, державшийся неподалеку в Клубке. — Да будет так.

Свечной был небольшим, но оживленным торговым портом на Срединном полуострове. Альтия бывала здесь раньше — с отцом. Стоя теперь на палубе «Жнеца» и