она не посмела прикоснуться к нему. Даже теперь у нее хватало ума воздерживаться от фамильярностей. Не прислонилась она и к фальшборту с ним рядом. Стояла очень прямо, легонько опираясь о фальшборт одной рукой. Стояла и смотрела на своего Кеннита. Спустя некоторое время он больше не мог выносить ее взгляда и повернул к ней голову.

И она улыбнулась ему. Да не просто улыбнулась, а просияла. Прямо-таки вся изнутри засветилась.

— Красота… — еле слышно выдохнул голосок на запястье. На сей раз Кенниту пришлось согласиться. Этта же потупилась и отвела лицо, словно бы охваченная внезапным смущением. На ней опять был новый костюм. Моряк, который после сражения в бардаке Беттель принес ее на борт «Мариетты», мигом выполнил первый наказ капитана, снабдив Этту большой бадьей нагретой воды для мытья. Но, когда дошло для приличной одежды для женщины, впал в полнейшую растерянность. Он только понимал: грубая матросская роба — вовсе не то, что следует предложить спутнице капитана. Трепеща от собственной смелости, бедный моряк выложил перед ней ночную рубашку самого Кеннита. А потом приволок несколько рулонов великолепнейших тканей из их последней добычи. Кеннита сперва возмутила подобная щедрость, но потом он махнул рукой и смирился. Тем более что теперь Этте было чем заняться — благо чего-чего, а ниток и иголок на борту парусного корабля имелось в достатке. А еще через несколько дней он уже не ругать, а благодарить готов был матроса за его блистательную идею. Ибо, пока женщина занималась шитьем, ей недосуг было беспокоить его.

Одежда же, которую увлеченно кроила себе Этта, разительно отличалась от всего, что Кенниту до сих пор доводилось видеть на женщинах. И в то же время как нельзя лучше подходила для жизни на корабле.

Ну, то есть Кеннит вовсе не имел в виду до бесконечности держать Этту на борту «Мариетты». Просто ему еще не попалось достаточно приличного места, где он смог бы ее оставить. Что ж, Этта, видимо, умела применяться решительно к любым обстоятельствам, и это было очень удобно. За все время на корабле она ни единого разу ни на что не пожаловалась… Если не считать маленького происшествия на второй день плавания, когда она, можно сказать, штурмом взяла камбуз и едва не пристукнула кока за то, что бедняга пересолил тушеное мясо для стола капитана. С тех пор она взялась приглядывать за приготовлением еды, предназначенной для подачи им в каюту. Результат не замедлил сказаться. Обеды сделались гораздо вкуснее.

«Как бы то ни было, она — шлюха», — напомнил себе Кеннит. Несмотря на драгоценный блеск гладких, коротко остриженных волос, по которым скользили отсветы корабельных огней. Несмотря на изумрудно-зеленый шелк блузы, снабженной длинными рукавами, на парчу штанов, куда заправлена была блуза, несмотря даже на золототканый кушак, охвативший тонкую талию, — Этта оставалась просто его шлюхой. Хотя бы в мочке ее уха и мерцал крохотный рубин, а тело укрывал от ночного холода роскошный плащ, отороченный мехом…

— Я тут все думала о живом корабле, который сегодня от тебя ускользнул… — дерзнула подать голос она. И подняла на него глаза — слишком смелые, на его вкус. Кажется, она сама поняла что к чему, потому что тут же снова потупилась. Даже прежде, чем Кеннит рявкнул:

— Не смей напоминать мне об этом!

— Не буду, — смиренно пообещала она. Но очень скоро — такова уж женская природа! — нарушила свое слово. — Ходкость живого корабля, верно служащего владельцу, поистине легендарна, — негромко проговорила она. Она смотрела на кильватерную струю «Мариетты» и рассуждала словно бы сама с собой. — Я очень мало понимаю в пиратстве, можно сказать, не понимаю совсем ничего, — продолжала она. — Но я вот о чем думаю: не удастся ли это стремление живого корабля как-нибудь обратить против него самого?

Кеннит насмешливо фыркнул:

— Может, посоветуешь, как?

Этта облизнула губы, прежде чем отвечать, и на миг Кеннит забыл обо всем окружающем, полностью завороженный едва заметным движением влажного розового язычка. Он ощутил, как в нем весьма некстати начало разгораться желание. «Проклятье! Воистину, постоянное общество женщины вредно мужчине…» Кеннит тихо выдохнул и снова начал дышать.

Этта искоса на него посмотрела… Будь Кеннит точно уверен, что уголки ее губ шевельнула насмешка над ним, — точно пощечину бы ей закатил. Но она заговорила по- прежнему о пиратстве.

— Кролик находит свою гибель, со всех ног влетая в силок. Если бы кто-то разведал, куда именно направляется живой корабль… И если бы у этого кого-то было наготове несколько кораблей, а не один… Почему бы одному из этих судов не пуститься в погоню и не загнать живой корабль прямым ходом в засаду? — Она помолчала, разглядывая светящееся море. — Я так понимаю, разогнанный корабль очень трудно сразу остановить, даже если впереди по курсу замечена опасность. А в здешних водах так много узких проливов, где, чтобы избежать столкновения, ему пришлось бы выбрасываться на мель…

— Может получиться, — буркнул Кеннит. — Хотя и сдается мне, что в твоем плане слишком много всяческих «если». Слишком разные обстоятельства должны вместе совпасть.

— Ты, наверное, прав, — согласилась она. И чуть тряхнула головой, отводя волосы с глаз. Ее стриженые волосы были совершенно черны. Как ночное небо меж звезд. Ее можно было целовать безо всякой опаски: все эти дни он оставался ее единственным мужчиной. Она заметила, что он пристально за ней наблюдает. Ее глаза расширились, она задышала чаще и глубже… Кеннит одним движением прижал ее к себе и к фальшборту. Силой, потому что так ему захотелось, заставил раскрыть губы для поцелуя. Ощутил сквозь тонкий теплый шелк ее маленькие острые груди… Оторвался от ее губ.

— Никогда, — сказал он, — слышишь, никогда не учи меня моему ремеслу. Я сам знаю, как заполучить то, что хочу. И уж как-нибудь обойдусь без бабьих советов!

В ее глазах была ночь.

— Ты знаешь… ты очень хорошо знаешь, — хрипловато согласилась она.

…Он услышал их шаги, когда они были еще далеко. Он знал, что стояла самая что ни есть глухая ночь: последние вечерние птицы умолкли много часов назад. Все его тело каплями покрывала влага, из чего он заключил, что ночь была еще и туманной. Поэтому Совершенный не на шутку встревожился, заслышав шаги. С какой бы это стати двоим людям посреди ночи, да притом в густой туман, чуть не ощупью пробираться в его сторону?… А шли именно к нему; больше на пустом берегу просто ничего не было. Когда люди приблизились, он распознал запах масла, горевшего в ручном фонаре. Похоже, впрочем, пользы от фонаря было немного: люди то и дело ругались вполголоса, поскальзываясь и спотыкаясь. Так… Мингслея он уже узнал. Этот противный голос что-то часто стал раздаваться поблизости…

«А что если они идут меня поджигать?…» Даром ли он дразнил Мингслея, когда тот в последний раз здесь был. Вот возьмет и запустит в него своим масляным фонарем… Стекло разобьется, горящее масло растечется по его телу… и он будет долго-долго кричать, медленно и беспомощно погибая в огне…

— Недалеко осталось, — пообещал своему спутнику Мингслей.

— Третий раз ты уже это повторяешь, — пожаловался другой голос. Его калсидийский акцент был еще заметнее, чем джамелийский — Мингслея. — Я дважды падал и, кажется, колено себе в кровь рассадил! Надеюсь только, Мингслей, ты не зря меня сюда притащил!

— Не зря, ни в коем случае не зря. Погоди чуток, сам все и увидишь.

— Да что я смогу в таком тумане увидеть? Мы что, днем прийти не могли?

Померещилось ли Совершенному, или Мингслей действительно