Прошло еще минут двадцать, прежде чем расстроенный муж выпалил:

— Она! Вылитая она!

— Точно? Ну что ж, тогда развесим везде плакаты. Мы свое дело знаем.

Обеспокоенный муж взял у художника лист бумаги и невероятно долго смотрел на портрет. Причем смотрел так, будто не видел эту женщину уже очень, очень давно.

— Вылитая она, — задумчиво повторил Римо.

— Что ж, значит, разошлем.

Тони уже хотел было встать, но посетитель, не отрывая глаз от бумаги, рассеянно протянул руку к правому колену художника. Де Вито почувствовал себя так, словно его стиснули тисками и вновь усадили на твердый деревянный стул.

— Эй!

Парень вдруг железной рукой схватил его за горло. Не отрывая глаз от рисунка, проситель встал.

В глазах художника все потемнело, а когда он пришел в себя, то обнаружил, что сидит на своем стуле, а дежурный сержант плещет водой ему в лицо.

— Что случилось?

— И ты еще спрашиваешь? — взорвался сержант Тримэйн. — Это ты должен мне сказать, что произошло!

— Я сделал рисунок для этого парня, Лолобриджиды, а он вдруг начал чудить. — Пострадавший огляделся по сторонам. — А где он?

— Он? Он отсюда не выходил!

И тут оба обратили внимание на открытое окно. Холодный ветер, казалось, вот-вот разметает бумаги по столу Тони.

— Очень странный тип! И зачем ему это — сначала заставлять нас рисовать его пропавшую жену, а потом убегать с рисунком? — недоумевал Де Вито.

— Да псих он! — рявкнул Тримэйн. — Я сразу понял, что он чокнутый, стоило ему здесь появиться.

— Мне он показался совершенно нормальным.

Тримэйн захлопнул окно.

— На улице наверняка градусов сорок,[7]  а он разгуливает в какой-то дурацкой майке. Говорю же — чокнутый. Я их за три мили чую.

— Почему же ты меня не предупредил?

Трой Тримэйн пожал плечами.

— Ну, он имел право обратиться, а я могу и ошибаться в людях. Но только не в случае с психами.

— Что будем делать?

— Что до меня, то я ровным счетом ничего не буду делать. А ты давай рисуй. Надо повесить портрет этого долбанутого на стенке в дежурке, чтобы ребята знали.

Доктор Элдас Герлинг нервничал. Очень нервничал. Как заведующий психиатрическим отделением Фолкрофтской лечебницы он был хорошим специалистом по неврозам, психозам и всем остальным формам душевного расстройства, известным современному человечеству.

И тем не менее Герлинг не понимал, что происходит.

Все дело было в барабанном бое. Его слышали и раньше. Но, к несчастью, все, кто слышал эти звуки, считались пациентами психиатрического отделения. Правда, первым из числа здоровых о барабанном бое сообщил один из санитаров.

Доктор Герлинг посчитал это заявление чистейшим примером звуковых галлюцинаций. Однако персонал больницы стал прислушиваться, и вскоре уже многие подтверждали слова санитара. Конечно, нет ничего странного в том, что кто-то слышит звуки барабана. Обыкновенная игра воображения и ничего больше.

Но тут доктор Герлинг услышал ЭТО сам. Отчетливый барабанный бой, ровный и размеренный. И как ни странно, знакомый. Герлинг устремился к тому месту, откуда исходил звук, но источник барабанного боя все удалялся и удалялся. Каждый раз он, казалось, находился за ближайшим углом.

Наконец доктор Герлинг сделал последний поворот и решил, что наконец загнал надоедливый гул в угол — в кладовую, откуда не было другого выхода.

Доктор открыл дверь, и звук резко оборвался. И все же в помещении кладовой не нашлось ничего, что могло бы вызывать подобное явление. Совсем ничего похожего.

Тем не менее, доктор Герлинг счел необходимым осведомить доктора Смита, что позднее и сделал.

Во время обхода, доктор Герлинг беспрестанно думал о том, получил ли доктор Смит это сообщение. Он думал и о том, дойдут ли теперь до доктора Смита хоть какие-то сообщения вообще, учитывая то достойное сожаления состояние, в котором он находился. Тогда, взглянув на своего шефа, доктор Герлинг весь покрылся бледностью. Смит был, видимо, полностью парализован. Он лежал совершенно неподвижно, с широко открытыми глазами, каждый мускул напряжен так, будто вот-вот разорвет оболочку бесполезного тела.

Доктор Герлинг остановился перед дверью палаты, в которой лежал один из самых тяжелых пациентов Фолкрофта, Иеремия Пурселл.

Когда этого тощего, бледного молодого человека с длинными золотистыми волосами впервые доставили в Фолкрофт, Иеремия был полным идиотом. Он настолько впал в детство, что не мог самостоятельно есть и одеваться и даже был не в состоянии без посторонней помощи сходить в туалет.

К счастью, теперь Пурселл в основном обслуживал себя сам. Тем не менее он, казалось, впал в прострацию и часами смотрел мультфильмы и прочие детские передачи. У молодого человека не наблюдалось признаков какого-либо характерного заболевания, так что доктор Герлинг сам его придумал: «аутистический регресс взросления». Он мог бы даже написать работу об этом новом открытии в психиатрии, но доктор Смит всегда ратовал за то, чтобы о Фолкрофте никто не вспоминал — пусть даже в хвалебных выражениях.

Доктор Герлинг наблюдал за своим необычным пациентом через крошечное квадратное окошко в металлической двери. Пурселл сидел в большом комфортабельном кресле, голубые глаза больного не отрывались от телевизионного экрана, на спине смирительной рубашки болтались длинные холщовые рукава. Время от времени Пурселл хихикал. Казалось, ему очень нравилась телевизионная программа, и доктор Герлинг сделал пометку в своем дневнике, что сегодня у пациента хорошее настроение.

Доктор прописал ему только половину ежедневной дозы галоперида и перешел в другую палату.

Следующий пациент был настроен не столь благодушно. В Фолкрофте он лечился сравнительно недавно — около двух лет.

Причем с интеллектом у него было все в порядке, но он страдал характерным заболеванием, называемым манией величия. Пациент считал себя Дядей Сэмом Бисли, знаменитым мастером мультипликации и основателем империи развлечений Сэма Бисли, включавшей в себя киностудии и сеть тематических парков по всему миру.

Дядя Сэм был одет как пират, начиная от повязки на одном глазу и кончая огромными башмаками. Почему тип, воображающий себя умершим двадцать пять лет назад мультипликатором, надел на себя пиратские одежды, было выше понимания Элдаса Герлинга, поэтому при первом же разговоре с больным он коснулся этой темы.

— Пошел ты!.. — прорычал тот. И что интересно, голос мужчины звучал в точности так же, как у покойного Дяди Сэма Бисли — хотя, конечно, настоящий Бисли никогда не опустился бы до такой грубости.