объемистую банку томатов.

Марша открыла было рот для ответа, закрыла, потом снова открыла и снова закрыла. В животе у нее возникло то самое ощущение, которое появлялось, когда она видела в кино Клинта Иствуда.

– Сэр? – наконец пробормотала она.

– Я к Хеферлингу. Пришел его казнить. Где он?

– Конечно, сэр. Я о вас доложу. Будьте добры, ваше имя? – проговорила она с надеждой, что он присовокупит сюда свой адрес и телефон, и с удивлением подумала, почему этот стройный смуглолицый мужчина заставил ее вдруг почувствовать такое... такое... ну, просто неприличное возбуждение.

– Скажите, что его хочет видеть Эвримен, – сказал Римо.

– Хорошо, сэр. Мистер Эвримен.

Римо слегка наклонился к ней и добавил:

– Но вы можете называть меня просто Эв.

– Эв. Да, сэр Хорошо, Эв. Когда вам можно позвонить, Эв?

– В любое время, – ответил Римо.

– Сегодня? Прямо сейчас?

– Сначала Хефферлинг, – сказал Римо.

– Правильно.

Не сводя с него глаз, она нажала кнопку селектора. Римо улыбнулся, и она почувствовала, что заливается краской.

– Да, Марша, – раздался сквозь треск голос в громкоговоритель.

Римо наклонился к девице и подставил ухо.

– Ах, мистер Хефферлинг, вас тут хочет видеть мистер Эвримен, сэр, – доложила она своему хозяину.

– Эвримен? Что это, черт подери, за?.. Ему назначено?

Римо улыбнулся и кивнул головой, и Марша – словно их головы были соединены – тоже кивнула и солгала своему боссу.

– Да, сэр. Назначено. Что-то по поводу казны, по-моему.

– Казны? Что?! О черт, пусть войдет.

– Хорошо, сэр.

Она отключила селектор и сказала Римо:

– Можете войти.

– Благодарю. Вас зовут Марша?

– Да. И я живу одна, – выпалила Марша.

– Я хотел бы поговорить с вами, когда выйду от мистера Хефферлинга. Вы будете здесь?

– Разумеется. Буду. Я буду ждать. Я никуда не уйду. Обещаю. Я буду здесь.

– Отлично. Дождитесь меня.

– Обязательно. Обещаю.

Она указала ему дверь в кабинет Гарольда Хефферлинга, и, прежде чем войти, Римо махнул ей рукой. Когда дверь за ним закрылась, он перевел взгляд на сидящего за столом мужчину.

– Вы Хефферлинг? – спросил Римо.

Мужчина, хмурясь, смотрел в журнал приемов.

– Я так и знал! – торжественно произнес он. – Вам не назначено, мистер как-там-бишь-вас зовут. Сколько вы дали этой стерве, чтобы она вас впустила? Я вышибу ее отсюда пинком под зад, даже если она сделала это просто сдуру.

Римо двинулся к столу, и мужчина встал. Гарольду Хефферлингу шел пятый десяток, и он пребывал в отличной форме. При росте сто восемьдесят пять сантиметров и весе девяносто килограммов, основную массу из которых составляли мышцы, он к тому же еще занимался каратэ, – с тех пор, как начала сказываться нехватка бензина, – поскольку люди, узнавая его на улице, время от времени поддавались желанию оторвать ему башку, что было вызвано их недовольством в связи с дефицитом бензина. Встал он, очевидно, для того, чтобы своим внушительным видом напугать уступавшему ему в размерах Римо.

– Ты, – сказал он, указывая пальцем. – Убирайся отсюда, как пришел, и прихвати с собой эту дуру, что там сидит.

Римо протянул руку, сжал палец здоровяка своими указательными и большими пальцами и сказал:

– Не показывай пальцем. Это неприлично.

Гарольд Хефферлинг, несмотря на то, что не собирался садиться, совершенно неожиданно для себя сел. Затем посмотрел на свой палец. Боли не чувствовалось, однако Хефферлингу казалось, что именно из-за этого пальца он и сел.

– Да кто ты такой, черт побери?! – спросил он.

– Я уже сказал это твоей секретарше, – ответил Римо, присаживаясь на край стола. – Я Эвримен, то есть простой человек. И говорю от имени простых людей. У меня на груди вытатуирована большая красная буква 'Э', что значит «Эвримен».

– Ты чокнутый, – сказал Хефферлинг. И вдруг на какое-то мгновение ему стало не по себе. Этот парень был явно ненормальным, вероятно, один из тех, чьи мозги размягчились от слишком долгого пребывания на слишком сильной жаре в слишком длинных очередях за бензином. И Хефферлинг решил несколько смягчить тон. – Ну, и чего же ты хочешь, Эвримен? Что-то насчет казны?

– Нет, – ответил Римо. – Она неправильно поняла. Я сказал, что хочу тебя казнить. Но я не хочу, чтобы ты счел мои действия необоснованными. А потому сначала ты мне расскажешь, зачем ты делаешь так, чтобы бензина все время не хватало, а уж потом я решу, убить тебя или нет.

Хефферлинг раскрыл рот и произнес что-то вроде «у-а, у-а». Затем повторил попытку. Получилось уже более членораздельно:

– У-у-убивать?

– Не убивать, а убить, – сказал Римо. – Один раз и навсегда.

– Да ты и вправду чокнутый, – проговорил Хефферлинг. – Явно буйно помешанный.

– Помешанный? Да мы уже все помешанные. А помешались мы оттого, что нам приходится торчать в очередях за бензином, и оттого, что люди убивают друг друга в этих очередях, а ты при этом знаешь только одну очередь – очередь в банке, куда кладешь деньги. Помешанный! Естественно. Мы уже сыты по горло и больше этого не потерпим.

Римо улыбнулся. Эту фразу он слышал в каком-то кинофильме, и ему все время хотелось ее где-нибудь ввернуть.

– Но ты ошибаешься! Смертельно ошибаешься! – Хефферлинг сделал паузу, задним числом осмысливая сказанное. – Я хотел сказать, ты ошибаешься. Бензина действительно не хватает, и виноваты в этом арабы, а не я. Честное слово, мистер Эвримен!

– Можешь называть меня Эв, – сказал Римо.

Обливаясь потом, Хефферлинг зажмурился, словно с трудом удерживаясь, чтобы не заплакать.

– Послушай, Эв. Ты просто не понимаешь.

– Тогда объясни, – сказал Римо.

– Так дай же мне объяснить, – завопил Хефферлинг, вскакивая на ноги, и Римо с беспокойством подумал, не слабая ли в этой комнате звукоизоляция.

– Сядь, – сказал он.