зло. Увы! От всего их богатства остались одни воспоминания. Метелл смог вернуть им только землю и дом — голые стены. Деньги, ковры, чаши, картины, сундуки с добром — все бесследно исчезло (II, 2, 62–64).

Когда Цицерон подъехал к Сиракузам, первыми, кого он увидел, были Гераклий и Эпикрат. Они брели по проселочной дороге ему навстречу, окруженные целой толпой друзей.

— Они со слезами благодарили меня и умоляли взять с собой в Рим. Мне оставалось еще объездить очень много городов, поэтому я условился с ними о времени, когда нам встретиться в Мессане. Но здесь я вместо них нашел гонца с известием, что их не пускает пропретор (Метелл. — Т. Б.); так-то люди, которым я приказал быть свидетелями, имена которых я сообщил Метеллу, люди, столь желавшие ехать в столицу, глубоко обиженные, — до сих пор еще не явились (II, 2, 65).

Многим случаи с Гераклием и Эпикратом могут показаться отвратительными. Но они бледнеют, меркнут по сравнению с тем, что открылось дальше перед потрясенным обвинителем. На западе Сицилии был городок Галикии. Там жил некий Сопатр, человек очень богатый, очень известный и уважаемый в своем городе. Вдруг его привлекают к суду. Обвинения непродуманны, ничтожны, невероятны. Поэтому Сопатр совершенно не волнуется. Тут к нему в дом собственной персоной является Тимархид. Сопатр невольно вздрогнул.

Тимархид, не мешкая, приступил к делу. У Сопатра, сказал он, оказывается, есть очень богатые, очень могущественные и, главное, очень кровожадные враги. Они уже были у наместника и обещали ему большую взятку, чтобы он добился осуждения обвиняемого. Но Веррес — человек просвещенный и гуманный. Поэтому ему гораздо приятнее получить взятку за оправдание, а не за обвинение подсудимого. Вероятно, Сопатр как умный человек понял намек, заключил он.

Сопатр был совершенно поражен. Все это свалилось на него как снег на голову. Наконец он пробормотал, что денег у него сейчас мало и что он должен посоветоваться с друзьями. Совет пришел к нерадостному решению. Делать нечего, придется выложить деньги.

Это, конечно, скверно. Но главное впереди.

Настает день суда. И вдруг дверь Сопатра отворяется и перед пораженным хозяином вновь появляется Тимархид! Дело в том, говорит незваный гость, что положение в корне изменилось. Кровожадные враги снова пришли к наместнику и дали ему еще больше денег. Но все еще можно поправить. Опять-таки Сопатр как умный человек знает, что ему делать.

Но тут Сопатр взорвался.

— Ничего вы от меня больше не получите! — закричал он в ярости.

В назначенное время судьи занимают свои места. Все это были люди честные, порядочные, и Сопатр не сомневался в успехе. Пришел и Веррес со всей своей когортой — врачом, гадателем, художником и, конечно, Тимархидом. Этот последний примостился у самого преторского кресла, то и дело наклонялся к уху претора и что-то ему шептал. И вдруг претор обращается к одному из судей и говорит, что вот сейчас в другом месте начинается процесс по одному гражданскому делу, на котором ему, судье, совершенно необходимо быть. Судья возразил, что это невозможно — все его коллеги, знающие дело, остаются здесь, а ему одному там нечего делать. Тогда претор великодушно отпускает всех. Они встают и уходят, уверенные, что суд переносится на другой день. Но, едва они ушли, Веррес повернулся к защитнику и сказал:

— Начинай!

Защитник этот был римлянин и пользовался среди греков большим уважением. Он не поверил своим ушам.

— Перед кем? — спросил он с изумлением.

— Передо мной, — отвечал наместник, — неужели я по-твоему не могу быть судьей какому-нибудь сицилийскому греку?

— Можешь, — отвечал защитник, — но я очень хотел бы, чтобы явились прежние судьи, знакомые с делом.

— Начинай! — заорал Веррес. — Они не могут прийти.

— Мне очень жаль, — спокойно отвечал адвокат, — но и я не могу оставаться.

С этими словами он повернулся и пошел прочь. Вслед неслись ругательства и проклятия наместника. Но он даже не обернулся.

Веррес струсил не на шутку. Что делать? Казалось, он попал в ловушку. Вновь созвать суд? Но судьи оправдают обвиняемого. Судить без адвоката, без присяжных? На это даже Веррес не решался. Он жил когда-то в Риме, и такое в его голове явно не укладывалось. Он представлял собой любопытное зрелище — растерянный, сбитый с толку, он то вскакивал, то вновь садился, то опять поднимался и начинал метаться по площади, как дикий зверь в клетке. Публики собралось много, царила мертвая тишина, и все, затаив дыхание, следили за наместником, в чьей душе алчность боролась с трусостью.

А между тем у Тимархида созрел план действий. Все видели, как он вскочил со скамьи и ринулся за своим патроном. Нагнав его, он стал что-то настойчиво и горячо шептать ему в ухо. На лице Верреса отразились мучительные колебания. Видимо, план друга казался ему слишком смелым. Тимархид снова и снова что-то шептал. Очевидно, он старался изо всех сил в чем-то убедить патрона, употребляя всю свою ловкость и красноречие. И вдруг Веррес решился…

— Начинай! — сказал он ответчику и опустился на судейское кресло.

Сопатр совершенно потерялся. Он начал взывать к правосудию. Произошла заминка. Кажется, сама когорта трепетала. Наконец все-таки вызвали свидетелей. Они дали краткие показания в абсолютной тишине. Никто не задал им ни единого вопроса. После этого глашатай объявил, что прения окончены. Веррес лихорадочно торопился. Он боялся, что гражданский процесс вот-вот закончится и судьи вернутся.

«Он вскочил и вынес с согласия своего писца, врача и гадателя обвинительный приговор человеку невинному… не имеющему возможности защищаться».

— Берегите, берегите его, судьи, в числе граждан; щадите, заботьтесь о нем, чтобы он мог заседать вместе с вами!.. Если преступно — лично я не могу себе представить ничего более подлого и низкого — брать взятку за свой приговор, продавать за деньги свою честь и совесть, то насколько же подлее и гнуснее осуждать человека, которого ты заставил выкупить свое оправдание, и, будучи претором, не обладать даже честностью разбойника!.. И этого человека мы будем иметь в числе судей? [44]…Он будет произносить приговоры о жизни свободнорожденного человека? Ему будут вручены судебные таблички?[45] — Да, он сделает на них пометки… кровью!

Может быть, Веррес попробует в Риме все отрицать и отпираться? Напрасно. Цицерон может представить убийственные улики. Прежде всего он взял с собой в столицу Минуция, римского всадника, защитника несчастного Сопатра. Он был не только его защитником в этом одном деле, но домашним адвокатом и поверенным. Обо всех важных делах Сопатр неизменно с ним советовался. Так вот, он под присягой готов подтвердить, что его клиент дал взятку Верресу по требованию Тимархида, что затем с него потребовали вторую взятку. Это же подтвердят множество галикийских граждан, с которыми обвиняемый советовался еще до суда.

— Это же скажет несовершеннолетний сын Сопатра, которого этот изверг… лишил отца.

Но, предположим, всех этих свидетелей не было бы. Разве это изменило бы дело и хотя бы на волосок облегчило бы положение Верреса? Ведь претор на глазах всего города распустил судей, удалил защитника и один объявил приговор (II, 2, 70–61),

Итак, говорит Цицерон, вы видите вопиющие беззакония, вы видите, как людям выносят без присяжных и адвоката приговоры врач и глашатай «и это называется властью римского народа, его судами!» (II, 3, 66). Что может сказать Гортензий? Или, быть может, он будет ссылаться на то, что и другие наместники подчас нарушали закон? Но это вздор — бывали, конечно, кое- какие отклонения и обиды, но это даже рядом нельзя поставить с делом Верреса: другого такого Верреса не существовало. И потом, такой метод защиты порочен — «если негодяев будут освобождать от суда и следствия, ссылаясь на пример других негодяев, государство рухнет» (II, 3, 207).

«Перехожу теперь к его… как бы мне выразиться? Сам он называет это своим «хобби», его друзья —