буквально пять минут назад, что все документы были сожжены?! Верно. Но иногда можно восстановить и сожженный документ.

«Вы скоро увидите, что преступник пойман был на месте преступления», — записал он для судей.

Я, говорит Цицерон, всю жизнь вел судебные дела и многие из них связаны были с откупщиками — мог ли я не знать их нравы и привычки? «Я знал, что те представители компании, которые ведут книги, сдавая книги новому представителю, имеют привычку оставлять другой их экземпляр у себя». Теперь оставалось выяснить, кто вел книги в период наместничества Верреса. Цицерон навел справки, и оказалось, что это некий Вибий, который живет сейчас в столице. В один прекрасный день, продолжает Цицерон, он нежданно-негаданно нагрянул к нему. Казалось, откупщик не имел времени подготовиться. И все же наш герой опоздал. Когда он переступил порог дома Вибия, тот успел бросить все бумаги в огонь. Напрасно оратор шарил повсюду, напрасно задавал ловкие и опасные вопросы — и здесь опять перед ним была глухая стена. И вдруг… Вдруг он заметил две маленькие бумажки. При одном взгляде на них Цицерон затрепетал. Он выхватил их и поднес к глазам. Да, это было именно то, «что я более всего желал найти».

То были два маленьких счета. Они посланы были из сиракузского порта в фирму таможенным агентом. И там были перечислены вещи, которые Веррес провез, минуя таможню. В счете значилось: 400 амфор меду, 50 роскошных диванов, буквально километры дорогих мелитских тканей и огромная коллекция канделябров.

— К чему понадобилось тебе такое количество? О меде я не говорю, но зачем так много мелитских материй? — записывал Цицерон текст своей будущей речи. — Или ты хотел подарить их женам своих друзей? И к чему столько диванов? Или ты хотел украсить ими все их виллы?.. А между тем в этих книгах находятся счета за несколько месяцев; можете себе представить итог за три года! Мне кажется, по этим коротеньким записям… вы можете уже составить понятие, как ограбил он провинцию… А теперь прошу обратить внимание вот на что. Агент пишет, что потеря товарищества от неуплаты пятипроцентной пошлины благодаря беспошлинному вывозу из Сиракуз вышепоименованных предметов доходит до шестидесяти тысяч сестерциев. Значит, в продолжение нескольких месяцев из одного только города было вывезено… на миллион двести тысяч сестерциев. Сосчитайте же теперь, подумайте, сколько вывезено из других мест.

Ведь Сицилия — остров, и по побережью разбросано огромное множество портов. Веррес мог воспользоваться любым.

Оба документа были немедленно опечатаны и приобщены к делу (II, 2, 165– 185).

Все это происходило еще в Риме. Но Цицерон не считал дела с откупщиками законченными. Приехав в Сиракузы, он первым делом пошел в филиал их фирмы. Там он застал уже хорошо известного ему по слухам Карпинация. Теперь герой наш мог лично познакомиться с этой достойной личностью. Взяв у него из рук книги, Цицерон начал их читать, читать внимательно, не пропуская ни строчки. Вскоре он наткнулся на следующие записи: время от времени многие именитые граждане делали у фирмы огромные займы, разумеется, под большие проценты. При этом они ссылались на то, что им нужно срочно отдать деньги Верресу. Это страшно заинтересовало Цицерона. Зачем сицилийцам понадобилось платить деньги наместнику, да еще так срочно? Ведь они не стали ждать, пока нужную сумму соберут друзья и близкие, а сразу кинулись в банк. Оратор решил все это выяснить. Для этого он выписал имена всех граждан, сделавших займ, и против каждого написал число, когда этот займ был сделан. После этого он стал выяснять, что делал каждый из граждан в указанное время. Ответ был ошеломляющим. В момент займа они находились под судом. Значит, деньги нужны были для взятки этому праведному судье (II, 2, 186). Поистине разительная улика! Но самая удивительная, самая убийственная улика была впереди!

Итак, Цицерон вновь вернулся в офис. И снова Карпинаций вручил ему книги, и снова оратор стал внимательно их читать. И вдруг он насторожился — на одной странице он заметил помарку. Очевидно, писец допустил ошибку: он соскоблил несколько букв и вписал другие. Я, говорит Цицерон, «впился глазами в книгу». Запись гласила, что фирма выплатила огромную сумму денег некому Гаю Верруцию. После второго «р» шло затертое и исправленное место. Цицерон начал листать книгу. У него было предчувствие, что на этом дело не кончится. Он не ошибся. В записях за следующий же месяц он снова увидел затертое место. Снова фирма выплачивала деньги Гаю Верруцию, и снова после второго «р» шло затертое и исправленное место. Это уже становилось любопытно. Цицерон продолжал чтение. Вскоре он нашел третью, четвертую, пятую записи. Их набралось несколько десятков. И во всех было одно и то же — фирма выплачивала деньги Гаю Верруцию и всегда после второго «р» шло затертое и исправленное место.

Цицерон поднял глаза от книги и спросил стоящего тут же Карпинация, кто такой этот Гай Верруций, с которым фирма вела такие крупные операции. Этот невинный вопрос произвел на откупщика ошеломляющее действие. Он покраснел как рак, язык у него прилип к гортани, и он стоял безгласный, недвижный, как столб. Видя, что от Карпинация толку не добьешься, Цицерон, не говоря более ни слова, взял книги и немедленно отправился к Метеллу. Он объявил, что привлекает Карпинация к суду за мошенничество. Стоит ли говорить, как это было неприятно Метеллу. Но делать было нечего. Он сам председательствовал на суде и, надо отдать ему справедливость, на сей раз не мешал судопроизводству и вообще вел себя вполне корректно.

На суд сбежалась чуть ли не вся Сицилия. Цицерон встал и изложил суть дела. Он показал судьям злополучные книги. А затем заявил, что, во-первых, этот загадочный Гай Верруций, очевидно, имел с фирмой очень крупные дела. Во-вторых, появился он в Сицилии в 73 году, а в 71-м таинственно исчез с острова. Ни до, ни после он в книгах не упоминается. В-третьих, он, обвинитель, не смог получить от Карпинация никаких внятных сведений об этом лице: кто он — промышленник, землевладелец или, быть может, разводит скот?

В этом месте собравшаяся толпа прервала его речь громкими криками. Они дружно завопили, что никто в Сицилии даже не слыхал имени Гая Верруция.

В-четвертых, продолжал оратор, он просит объяснить этот удивительный феномен — почему из месяца в месяц с писцом происходила странная вещь: как только дело доходило до имени Верруция, рука его неизменно делала одну и ту же ошибку?

Все эти вопросы были обращены к Карпинацию. Но с таким же успехом Цицерон мог бы беседовать со столбом. Откупщик так и не вышел из шокового состояния — он стоял унылый и безмолвный, трясясь от страха.

В таком случае, сказал Цицерон, он может ответить сам. Гай Верруций — это Гай Веррес. Он стоял за ростовщическими операциями фирмы. Несчастные, которые занимали деньги у фирмы, чтобы отдать их Верресу, не догадывались, что занимают у него же и отдают с огромными процентами.

Суд признал правоту Цицерона. С книг тут же снята была точная копия, она была заверена, запечатана и вручена Цицерону. Оратор представлял себе, какой эффект произведет эта книга в Риме на суде.

— Принесите и раскройте копии книг, — скажет он. — …Видите имя Верруция? Видите, что первые буквы не тронуты? Видите, как последние буквы имени, самый Верресов хвостик, точно в грязь, погрузился в помарку? Вы видите, судьи, каковы эти книги, что ж вы ждете, чего вам больше спрашивать? Да и сам ты, Веррес, чего сидишь, чего ждешь? Тебе придется или объяснить нам, кто такой этот Верруций, или признаться, что Верруций — это ты (II, 2, 186–191).

После этого он повернется к Гортензию и скажет:

— Прежних ораторов, Крассов и Антониев, хвалили за то, что они умели… красноречиво защищать обвиняемых. Но они имели преимущества перед нынешними ораторами не только в умственном отношении, им благоприятствовали сами обстоятельства. В то время никто не был так преступен… Но что теперь делать его защитнику Гортензию?.. Как поступили бы в отношении этого человека все Крассы и Антонии? Одно, я думаю, могли они сделать, Гортензий: отказаться от защиты и не марать своей чистой репутации грязью другого (II, 2, 190–192).

Мы видим, что лаврам Цицерона мог бы позавидовать сам Шерлок Холмс. Вот так, шаг за шагом,