тихо прочистила горло.
— Да, леди Изабель? — сухо сказала леди Маргарет.
— Могу ли я задать вопрос?
Разрешение было дано взмахом маленькой руки. Изабель сразу же повернулась к повитухе:
— В камине уже горел огонь?
— Да, горел. Это была туманная и дождливая ночь, сырая и промозглая, хотя было лето. Хорошо было развести огонь в такой комнате. Я люблю, когда у меня под рукой есть горячая вода, видите ли, чтобы согреть руки, прежде чем приступать к работе.
— Так он горел все время. Вы удалили детское место, как вы сказали. Что вы сделали с ним?
— Ну ничего. Оно отошло и было оставлено с окровавленными тряпками и прочим. Это была работа служанки прибирать комнату. После, я имею в виду.
— Разве она не могла бросить тряпки и все остальное в огонь? Мог запах быть от сожжения детского места?
Женщина широко распахнула глаза:
— Ну... ну, я предполагаю, могло быть и так. Но я больше не слышала младенца.
— Младенец, должно быть, спал. Разве было так необычно не слышать его?
Женщина медленно покачала головой:
— Нет, на самом деле, так как роды были такими тяжелыми. Что было необычно, так это то, что джентльмен пришел и забрал его, видите ли.
— Была ли у вас какая-нибудь причина считать, что Брэсфорд может лгать? Было ли что-то сказано между ним и леди, что заставило вас думать, что новорожденному может быть причинен вред?
— Я не могу этого сказать сейчас, когда думаю об этом.
— И все же вы сразу же подумали, почувствовав запах горящей плоти, что младенца убили? Что насчет мужчины, который привез вас? Он тоже заметил это?
Лицо женщины прояснилось:
— О, это был не тот, кто раньше. Это молодой Том Крокер, сын старого Тома, привез меня в Холл, знаете. Человек, который отвез меня домой, был другой мужчина, которого я не видела раньше,
на вид джентльмен. Но он почувствовал вонь, точно. Он первым ее почуял, спросил, что я думаю и сказал, что странно чувствовать такое в летнюю ночь. Это ему напомнило то, как его молодой слуга упал в огневую яму и ему пришлось вытаскивать его оттуда.
ГЛАВА 16
Рэнд наконец подстриг изрядно отросшую бороду. Он помылся, потому что не мог больше себя выносить. Несчастные полведра холодной воды, за большие деньги предоставленные охраной, сильно отличались от роскошной ванны, которую Изабель приготовила для него после турнира. Ему не хватало полной, большой ванны с ее комфортной льняной обшивкой, не хватало душистого мыла, не хватало льняного полотенца, больше всего не хватало соблазняющего прикосновения прелестной женщины, которая встала на колени, чтобы искупать его, и которую он затащил к себе в воду.
Господи, какой Изабель была теплой и нежной, а ее кожа гладкой, как атлас. Если он закрывал глаза, он мог сбежать из каменных стен, в которых он был заключен, мог представить себя снова в их комнате с ней в своих объятьях. Ее рот был таким сладким, ее волосы — шелковым чудом, таким мягким, что он хотел зарыться в них. И он это делал, да, делал.
Вскочив с грубого матраца, он встряхнулся, зло ругаясь на английском, французском и лингва франка многоязычных солдат Бургундии. Если он не найдет, чем заняться, кроме того, чтобы мучить и украшать себя воспоминаниями, он сойдет с ума.
Занятый жестокой борьбой со слишком живыми воспоминаниями об ощущениях, он не услышал шаги. Он повернулся к двери только тогда, когда ключ заскрежетал в замке. На одно безумное мгновение он подумал, что у него лихорадка или он действительно сошел с ума, так как показалось, что Изабель проскользнула в его комнату, похожую на камеру, в сильной струе свежего воздуха, аромате сарациновых духов и великолепии.
Она была невероятно прелестной в светлой накидке из желтозолотого льна, вышитого красной нитью поверх красного платья из тонкого льна, в маленьком красном чепце и вуали бледно-оранжевого цвета на волосах. В руках она держала закрытую корзинку, из которой исходили такие восхитительные ароматы, что его желудок заурчал в предвкушении. Однако это ее он хотел проглотить, каждый дюйм ее, беспрепятственно, остановившись только тогда, когда насытится навечно.
— Ну, сэр, — сказала она, остановившись как раз перед дверью, которую страж Тауэра запер за ней. — Вы посылали за мной?. Мне не рады?
— Нет, — сказал он хриплым от долгого молчания голосом. Дыханье сперло в груди, когда он говорил, и гнев обуял его, как удар молнии. — Где, ради Бога, ты была, что это заняло так много времени?
Она смотрела на него, как птица может смотреть на змею, которая свернулась клубком, настороженно, но уверенно, осознавая, что может улететь. Обойдя его скользящими шагами, она поставила свой груз на маленький столик под высоким окном, отодвинув в сторону книгу, которую он читал, его лютню, несколько листов пергамента, перо, брусок сухих чернил. Он медленно повернулся, чтобы проследить за ее продвижением, как подсолнух за солнцем, все волокна его тела были опасно напряжены. Его желудок сжался и тыльная сторона шеи стала горячей, когда она сняла накидку с плеч и положила ее на единственный табурет.
— Я занималась делом по раскрытию правды о мадемуазель д’Амбуаз, — сказала она.
Ее голос должен был быть успокаивающим, подумал он. Вместо этого он подействовал на него, как песня сирены, так что он сделал шаг в ее направлении. Раздражение от этого невольного движения придало резкости его ответу:
— Я приказал, чтобы ты не занималась этим.
— А что я должна была делать вместо этого? Сидеть, вышивая прелестные цветочки и ожидая известия о том, что тебя повесили?
— Ожидания, скорее, известия о том, что проклятие Граций сбылось и ты свободна.
Ее ресницы упали вниз, но он успел заметить вспышку ясного осознания в живой зелени ее глаз.
— Мне не хватило терпения.
— Или послушания, в котором ты клялась перед священником.
— Мужское самомнение, я считаю. На мессе в прошлое воскресенье тот же священник заявил, что женщины являются низменными существами чрезмерных страстей и бесчестия. Если нам отказывают в чести, тогда зачем беспокоиться о клятве, которую мы не выбирали?
— Твои страсти чрезмерны, милая жена?
Он был награжден тем, что она подняла глаза с гневным взглядом.
— Это было описание священника, не мое. Ты хочешь услышать, чем я занималась, или нет?
Он хотел, но это было второстепенное желание после тех желаний, которые роились в его мозгу. Подняв руку, выражая согласие, он отвернулся; лучше спрятать свидетельство того, что его размышления о ее страстях сделали с его телом.
Краем глаза он увидел свою узкую кровать и длинную белую полоску шелка, которая лежала в изголовье. Это был рукав от свадебного костюма Изабель, который она дала в знак расположения на турнире. Пропускать его через руки, спать, уткнувшись в него лицом, стало привычкой после того, как он нашел его среди упакованных вещей, которые Дэвид принес ему для удобства. Он все еще был покрыт пятнами его крови, бледно-коричневыми на белом шелке, но в ткани также задержался слабый запах Изабель, запах ее духов и присущей ей сладости. Когда он прижимал его к носу, это успокаивало биение его сердца, или так казалось, и навевало ему распутные сны.
Его не устраивало, чтобы она догадалась о том, как зависим он стал от этого утешения. Двигаясь не спеша, он подошел к кровати и притворился, что расправляет грязную простыню, в это время пряча шелковый прямоугольник под нее. Повернувшись к ней, он сделал ироничный поклон, предлагая низкую кровать в качестве сидения.
