поскольку Жюльет была на последнем месяце беременности, когда пребывала в Брэсфорде, но это его не веселило.

— Малышку Маделин, ребенка Жюльет, — сказал он, объясняя хриплым голосом. — Я обнаружил ее в крепость в ночь, когда меня арестовали.

Его леди-жена была неглупа: ей потребовалось не больше мгновения, чтобы сообразить, о чем он говорит:.

— Младенец был жив? Ее действительно увезли из Брэсфор-да с мадемуазель Жюльет?

Он услышал радостное облегчение в ее голосе и позволил себе момент иронии:

— О да, как я и говорил все это время.

— Но что произошло, куда их увезли?

— Было доставлено послание, в котором просили моей помощи, как ты, возможно, знаешь.

Она быстро кивнула:

— Да, продолжай.

— Проводник привел меня в разрушенную крепость, где якобы удерживали мадемуазель Жюльет. Меня должны были застать рядом с ее телом и младенцем, я думаю. По счастливой случайности я прибыл на место встречи раньше. Я нашел еще теплое тело Жюльет и младенца, лежащего там, где он упал, видимо, когда умерла Жюльет. Она была такой малюткой. Я засунул ее в мой дублет и сбежал через задние ворота. Вернувшись в город, я...

Он резко остановился, ужаснувшись, что чуть не сделал ошибку.

— Ты что? Куда ты ее дел? Что ты с ней сделал?

Он не хотел рассказывать ей. Когда Изабель узнает, где ребенок, она не успокоится, пока не возьмет малышку под свою опеку; такая у нее была натура. Кто мог сказать, что может из этого выйти? Из-за этого рождения уже произошло одно убийство, возможно не последнее.

— Ты не должна этого знать. Достаточно сказать, что она в безопасности и здорова.

— Ты уверен в этом? Ты знаешь это, несмотря на то, что был заперт здесь с тех пор, как была убита мадемуазель Жюльет?

— Абсолютно уверен, иначе и быть не может.

Она отошла от него, повернулась в вихре льняных юбок и остановилась напротив:

— Любой человек может уступить, если подкуп достаточно большой.

— А некоторым не нужны богатства, — сказал он с уверенностью.

— Что, если ты ошибаешься?

Если он ошибался, то ребенок станет залогом, как и было задумано. Те, кто использовал его, достигнут своих целей. Или Франция заставит Генриха оставаться в стороне, пока она будет присоединять бывшие английские территории, или Йорки вызовут скандал, который, как со смертью принцев в Тауэре, положит конец правлению Тюдоров прежде, чем оно начнется.

Трудно представить, что тот, кто стоит за этим, намеревается реализовать обе цели. Или что существует еще кто-то, кому выгодно сделать Изабель вдовой, чтобы Брэсфорд-Холл перешел к новому хозяину.

— Если я ошибаюсь, — сказал он взвешенно, — это не будет иметь большого значения. Генрих или приобретет или не приобретет новых союзников, создаст или не создаст новые союзы. Он удержит или не удержит трон. Ты или будешь матерью моего наследника, следовательно, уполномочена управлять Брэсфор-дом от имени ребенка, или бездетной вдовой, способной выйти замуж снова с пользой для Генриха с Брэсфордом в качестве твоего приданого или без. Твоя жизнь будет продолжаться, а моя...

— Что? — спросила она, изучая его лицо.

— Моя — нет.

— Ради любви к небесам, Рэнд, не будь таким стойким мучеником! — прокричала она. Сжав руки в кулаки, она подошла ближе к нему, подняв их к нему, в то время как гнев сверкал зеленым огнем в ее глазах. — Разве твой лозунг Неустрашимый ничего не значит?

— Он значит все.

— Почему ты не хочешь бороться? Ты не хочешь жить? Разве у тебя нет ничего, ради чего стоит жить?

Страсть, удерживаемая глубоко внутри него неделями, вырвалась на свободу. Он потянулся к ней, схватил ее за руки и притянул к себе, чтобы она слилась с ним от груди до коленей.

— Ты, — ответил он, слово такое жесткое, что оцарапало ему горло. — Ты — причина, по которой я буду жить.

Он поцеловал Изабель, как будто собирался проглотить, поглощая ее сладость, слизывая нежную, стеганую внутреннюю поверхность рта, гладкие края зубов, захватывая ее язык. Он заключил ее в кольцо своих рук и все же не мог прижать достаточно близко. Повернувшись вместе с ней, он прижал жену спиной к стене рядом с дверью, чтобы тот, кто мог заглянуть сквозь железную решетку, ничего не увидел. Прижавшись ближе, он придвинулся к мягкому соединению ее бедер, упиваясь ощущением тела Изабель на себе, чувствуя ее грудь, прижатую к твердой плоскости его груди.

Она не сопротивлялась, а встретила его в собственном неистовстве, скользя руками по его шее, хватаясь пальцами за его волосы. Он дрожал, когда она царапала ногтями его шею и кожу головы, громко застонал, когда почувствовал, что она выгнулась к нему и извивалась в собственном вожделении.

Она была соблазном и развлечением, успокоением и обещанием утешения, которого он никогда не знал. Обезумевший от этого ощущения и ее запаха, боясь, что никогда не прикоснется к ней снова, он не думал сдерживаться. Ничего, ничего не имело значения, кроме того, чтобы овладеть ею, взять ее, наполнить ее, потеряться в ней, чтобы никогда не найтись снова.

Он обхватил руками ее грудь, дразня соски, лизал и сосал тонкую кожу на ее шее, прикусывал мочку уха, пока она не вскрикнула и снова не повернула рот к его рту.

Он провел одной ладонью вниз, массируя полноту ее бедер, медленно терся об нее своим ноющим телом, подняв ее на цыпочки, чтобы лучше подогнать под себя. Слепой, глухой, безразличный к тому, где они находились или кто был рядом, он стал собирать в складки ее юбку одной рукой, хватая больше, подталкивая ее вверх, пока не достиг подола. Погружаясь под него, он проскользил по теплой, тугой плоти ее бедра, нашел ее мягкость.

Господи, она была такой влажной, нежно горя в его ладони, когда он обхватил ее. Он воспользовался ладонью и запястьем своей руки, чтобы стимулировать ее желание, почувствовал, как ее узкий бутон затвердел при его пульсации. Она задыхалась от подавляемого звука желания, дрожа в его хватке. Он слегка ослабил ее, чтобы наклонить голову и провести языком по вырезу ее платья, найти сосок, который выступал под тканью. И с неожиданным толчком он ввел длинный палец в лоно.

Она сразу же сжала его, горячо принимая, в то время как внутренние мышцы ласкали, приглашали внутрь. Ему больше ничего не было нужно. Подняв свой дублет, отрывая пуговицы, он опустил брэ, чтобы освободить себя. Подняв сначала одну ее ногу, затем вторую, он закинул их на свои руки, обхватив ее и прижав к стене, затем вошел в нее.

Это было совершенная ловушка. Она обхватила его, поглотила, взяла его глубже, чем она когда-либо входил, глубже, чем он мечтал. Потерявший голову от возбуждения, он бился об нее, проникая в ее бархатную мягкость. Его кожа горела. Она была слишком тугая, слишком наполненная, слишком чувствительная к каждому ее движению, каждому ее сокращению.

Она всхлипнула ему в шею, прошептав его имя. Это было все, что требовалось.

Он овладевал ею яростными толчками, все жестче и глубже. Он не мог остановиться, не хотел останавливаться, хотел продолжать вечно, пока они снова не станут одной плотью, одним телом, одной душой. Он чувствовал ее руки на себе, которые хватали, обнимали, в то время как ее дыхание, вздохи и крики стали громче. Он снова накрыл ее рот, повторяя свои движения языком, упиваясь ее сладким безумством, пока внезапно она не наклонилась вперед, прижавшись лбом к его плечу с гортанным стоном.

Он взорвался с силой заряженной усиленным зарядом аркебузы, дрожа, пока его жизнь, его надежда и все мечты изливались в нее. Он держал ее, тяжело дыша, его сердце стучало в ребрах, голова пульсировала с внезапным возвращением крови, а слезы жгли глаза.

— Ты, — прошептал он ей в волосы, — ты — причина, по которой я буду жить. Ты также причина, по