уж совсем не в его интересах было оставлять бренную суету земной жизни и торопиться на встречу с Создателем. Ибо двух духовных отцов у королевы Испании быть не может. Даже если один из них — ее родной дядюшка.

Думал Лодвейк ровно три дня. Три ночи у него как обычно были заняты. И придумал. Не зря же он в конце концов свел дружбу с кардиналом Лотарингским.

Никогда еще граф де Лош не въезжал в Париж в таком скверном расположении духа. Солнце казалось ему тусклым, небо хмурым, Лувр мрачным, дамы некрасивыми. Шевалье готов был на стены лезть от тоски, а между тем королева-мать встретила его ласково и благосклонно, его величество процедил пару милостивых слов, кавалеры наперебой жаждали выразить юноше свои дружеские чувства, дамы — завлечь в свой альков. Нельзя сказать, будто графа де Лош мучили угрызения совести. Смерть Конде была необходима для короля, друга, мадам Екатерины и спокойствия Французского королевства, однако облик, который приняла эта смерть, нагнал на молодого человека уныние. Если бы не многолетняя выучка обитателя Лувра, его сиятельство мог бы наговорить окружающим кучу дерзостей, в результате чего непременно получил бы не менее дюжины вызовов на дуэль (возможно, после пары-тройки поединков меланхолия шевалье и прошла бы). А так Жорж-Мишель мог только радоваться — если в данном случае слово «радость» уместно — что всю честь избавления Франции от неугомонного коротышки двор приписывал не ему, а непосредственному исполнителю деяния — капитану де Монтескью, в силу чего шевалье оставался в глазах обитателей Лувра остроумным, галантным и при этом совершенно безобидным юношей.

Только Жорж де Лош не был уверен в том, что остался прежним. Прогуливаясь по Лувру, молодой человек спрашивал себя, не утратил ли он способность видеть и ценить красоту. Без этой способности жизнь казалась графу блеклой, как могла бы показаться блеклой без любви и дружбы. Устрашенный перспективой подобного существования, шевалье решил как можно скорее испытать свои чувства, ради чего вознамерился устроить турнир любви и красоты среди фрейлин «летучего отряда», изобразить победительницу турнира в виде вечно юной Гебы, а затем задать работу мэтру Клуэ.

Окрыленный подобными планами, шевалье направился было в сторону покоев мадам Екатерины, когда новая встреча изгнала из сердца графа всякую меланхолию.

— Мадам, какая встреча! — Жанна де Пьенн вздрогнула. Молодой человек лет двадцати, окруженный целой свитой разряженных пажей и самодовольных офицеров, поклонился столь учтиво и улыбнулся столь любезно, что сердце любой красотки должно было растаять, как тает под лучами солнца редкий весенний снег. Но не сердце Жанны де Пьенн. Некоторые утверждали, что у нее вообще нет сердца. Однако это было не так. Графиня прижала руки к груди отчасти, чтобы унять сердцебиение, отчасти, чтобы поза ее приняла вид наибольшего раскаяния.

— Ваше сиятельство, я так рада видеть вас в добром здравии, — Жанна была сама кротость. Вот уже несколько лет она благополучно избегала встреч с графом де Лош и де Бар, но надеяться на бесконечную милость Создателя дама не могла. Вероятно, в последнее время графиня была небрежна в молитвенных бдениях.

— А почему это я не должен был бы пребывать в добром здравии? — почти искренне поинтересовался шевалье Жорж-Мишель. Жанна де Пьенн вздрогнула во второй раз, сообразив, что только что по глупому проговорилась, причем на виду всей свиты молодого вельможи.

Дама пролепетала что-то о войне, на которую ушел молодой человек, и о молитвах, которые она возносила за его здоровье. Граф де Лош продолжал улыбаться, ожидая, пока дама выговорится.

Жанна посмотрела на графа де Лош взглядом Лукреции. Его сиятельство поморщился. Оба прекрасно понимали, что чуть не погубившая когда-то графа красотка сейчас была в полной его власти, и ни один человек при дворе и пальцем не пошевельнул бы, чтобы заступиться за Жанну.

Молчание затягивалось.

— Я хотела принести вам извинения, ваше сиятельство, — тон, которым были произнесены эти слова, должен был заставить графа де Лош и де Бар пасть на колени, вознести молитву и разрыдаться. Но граф рассмеялся.

— К чему извинения, дорогая, кто я, чтобы ревновать вас ко Всевышнему? — Жорж-Мишель принял решение, которое должно было удовлетворить его некогда уязвленное самолюбие и не оставить без наказания вероломную красавицу. Впрочем… граф с удовольствием отметил и мелкие морщинки вокруг глаз, и слегка желтоватый оттенок кожи, и платок, закрывающий грудь. Подумал, что поступает правильно, так как не мог быть безжалостней, чем время.

Жанна стояла в ожидании. Свита графа не давала ей пройти. Нельзя было сказать, будто путь даме молодые люди преграждали намеренно. Однако коль скоро шевалье Жорж-Мишель никуда не спешил, его пажам и офицерам и вовсе не было нужды торопиться. Все они от шевалье Ланглере до самого юного из пажей догадывались, что их сеньор затеял весь этот разговор неспроста. Видно, бывшую жену маршала и впрямь угораздило как-то задеть его сиятельство. Теперь оставалось ждать, какое решение примет граф. Господа не сомневались, что вельможа сумеет славно наказать зарвавшуюся стерву.

Его сиятельство оглядывался по сторонам, будто рассчитывал прочитать ответ на мучившие его сомнения на портьерах, стенах или полу. Еще раз оглядел Жанну с ног до головы, рассеянно скользнул взглядом по офицерам и пажам. И тут шевалье осенило. Готье де Шатнуа был единственным из людей графа де Лош, не находящим ничего особенного в беседе сеньора с Жанной де Пьенн. Взор офицера, разглядывавшего резные балки потолка, был столь же рассеян, как минуту назад взгляд его господина. Фортуна, сдернувшая молодого человека с подножия виселицы и забросившая сразу ко двору, с попутным получением офицерского патента и дворянства, действовала столь стремительно, что Готье до сих пор не мог прийти в себя. Конечно, фортуна в лице его сиятельства вряд ли была бы к нему столь благосклонна, если бы шевалье Жорж-Мишель случайно не узнал, что Шатнуа его сводный брат.

Граф де Лош щелкнул пальцами, привлекая внимание новоиспеченного дворянина.

— Мадам, позвольте вам представить моего офицера Готье де Шатнуа. Он только что из Бар-сюр- Орнен и еще не освоился в Париже, так что на правах старинного друга я попросил бы вас принять в нем участие.

Жанна побледнела. Отказать графу было невозможно. Пажи захихикали, Ланглере и Ликур заулыбались. Появление шевалье де Шатнуа наделало немало шума при дворе. Хотя многие сходились во мнении, что молодой человек не иначе, как побочный сын кардинала Лотарингского и даже находили в его чертах сходство с Лорренами, происхождение Готье было все же слишком темным и туманным. И вот теперь ей, графине де Пьенн, предлагают «принять участие» в человеке, который и дворянином то стал каких-то пару дней назад. Это после графов, герцогов и принцев.

Шевалье де Шатнуа склонился в поклоне, выпрямился, щеки его порозовели. Вид молодого человека был столь смущенным, что граф де Лош и де Бар пожалел было о своем решении.

— Да не волнуйтесь вы так, Готье, мадам де Пьенн само очарование и обожает просвещать юных дворян из провинции.

Шатнуа стал пунцовым:

— Ваше сиятельство, не нужна мне дуэнья! Я уж как-нибудь сам разберусь, я вас не подведу!

Предположение, что ему, главному повесе графства Барруа, может не повезти с дамой, показалось Готье столь ужасным, что весь налет робости и провинциальности разом слетел с него, как осенний лист под порывом ветра. Он даже решился возразить сеньору, чего не позволял себе уже три месяца, с той злополучной ночи, когда принял шевалье Жоржа-Мишеля за соперника-школяра.

Жорж-Мишель расхохотался. Пажи захихикали. Шевалье де Ликур хмыкнул. Ланглере улыбнулся.

— Браво, Готье! — с трудом выговорил граф де Лош, отсмеявшись. — Что ж, мадам, — продолжал он, вновь обращаясь к Жанне, — я могу приказать своему офицеру умереть за меня, но его чувства не в моей