был вынужден устроить «третейский суд» на квартире Е. П. Пешковой с участием Троцкого, суд, на котором у Зиновьева случился сердечный припадок.
Но факт остается фактом: Горького «позвали», когда Ильич отошел отдел, а Сталин к ним подбирался. Горький, переговоривший с Рыковым в Берлине, это знал.
Жалобы Горького Рыкову тоже весьма интересны. Возможно, что таким образом Горький зондировал почву для возвращения, намекая большевистской верхушке, что о нем забыли. Дело в том, что Горький мечтал поехать в Италию, но именно туда до 1924 года его не пускали из-за «политической неблагонадежности», проще говоря, из-за его связей с коммунистами. В Берлине же, одном из центров русской эмиграции, Горький чувствовал себя неуютно. Тем более невозможно было для него жить в Париже, другом эмигрантском центре, куда более сурово настроенном против Горького. И вообще в «сырой», «гнилой» Центральной Европе ему не нравилось. Другое дело Капри, Неаполь! Там, кроме России, была «прописана» его душа. Когда итальянская виза была получена, вопрос о поездке в СССР отпал… на неопределенное время. На Капри Муссолини его не пустил. Но и в Сорренто было хорошо!
С 1923 по 1928 год Горького методично «обрабатывают» с целью возвращения. Для Страны Советов Горький — это серьезный международный «козырь», так как его авторитет во всем мире был все еще очень высок. Вариант возвращения постоянно держится Горьким в голове и обсуждается «семьей». Но он не торопится. На эпистолярные предложения о хотя бы ознакомительной поездке в СССР отвечает вежливым молчанием.
Ждет. Присматривается.
Вообразим огромную чашу весов. На одной чаше — культурные достижения СССР, частью мнимые, но частью и действительные, как, например, расцвет русской советской прозы, возникновение новых литературных журналов (взамен закрытых старых) — «Красная новь», «Молодая гвардия», «Новый мир», «Октябрь», «Сибирские огни» и другие.
На этой же чаше весов отсутствие перспективы получения Нобелевской премии, злоба эмиграции, доходящая до абсурда. Бунин открыто матерится о нем на эмигрантских собраниях, о чем сообщают Горькому. Здесь же Бенито Муссолини, явно не испытывающий уважения к Горькому, не выгоняющий его из Италии только потому, что пока еще вынужден считаться с мировым общественным мнением. Здесь же подлинная тоска по России, по Волге, по русским лицам. Здесь же интересы сына Максима, которого Горький очень любил. Здесь же финансовые затруднения, все более и более досадные.
На другой чаше весов — понимание того, что, как ни крути, речь идет о «продаже». Горький слишком хорошо понимал природу большевизма и, как человек необыкновенно умный и зоркий, не мог не знать, что свободы ему в СССР не дадут. Природа большевизма исключала понятие свободы. В секте (а его заманивали в секту) не может быть личной свободы. В ней даже лидер не свободен. Цена возвращения — это отказ от еретичества. Можно быть еретиком в эмиграции, но в СССР быть еретиком невозможно. Разве что на Соловках.
На этой же чаше весов, думается, лежал и непонятный Горькому характер Сталина. Во время встреч с Рыковым в 1923 году и в переписке с ним, а также во время встречи с Каменевым в Сорренто в конце 1920-х между ними и Горьким несомненно шел разговор о Сталине. Часть писем Рыкова, Каменева и Бухарина Горький, возвращаясь в СССР, оставил вместе с частью своего архива М. И. Будберг, жившей в Лондоне. Эту часть архива вместе с письмами Рыкова и Бухарина Сталин впоследствии страстно возжелал получить и, по всей видимости, получил от Будберг. Сталин как человеческий тип не мог нравиться Горькому. От Сталина разило восточной деспотией, а Горький был «интеллигент», «западник». Но Сталин ценил литературу и, в отличие от Ленина, не «отсекал» Горького, а, напротив, «заманивал». Это хотя и настораживало, но льстило. Тем самым облегчало груз на второй чаше весов.
На этой же чаше весов продолжающийся в стране террор, только уже не такой наглый, откровенный, как в первые годы революции, но ничуть не менее страшный. И — более масштабный. Разорение деревни для «индустриализации». Процессы над «вредителями». Планомерное истребление всяческой «оппозиции». Только старых большевиков Сталин пока не убивал. Он сделает это немедленно после смерти Горького.
Но уже в 1927 году внезапно исключается из партии Лев Каменев, наиболее культурно близкий Горькому человек из большевистской верхушки. Еще раньше, в 1925 году, он был объявлен одним из организаторов «новой оппозиции», в 1926 году выведен из Политбюро.
Казалось бы, это был очень весомый груз на второй чаше весов. Но здесь-то и проявилась хитрость Сталина, которой Горький не разгадал. Сталин сделал так, что его борьба с «оппозицией» и выдавливание старых большевиков из властной верхушки послужили как раз в пользу возвращения Горького. Деспот легко карает, но и легко милует. В 1928 году, когда Горький первый раз приехал в СССР, Лев Каменев был восстановлен в партии. В 1932 году его снова исключили и отправили в ссылку, как в царское время. Но в 1933 году благодаря заступничеству Горького Каменева вернули в Москву и сделали директором издательства «Academia», созданного по желанию Горького.
Сталин был безупречен в исполнении просьб Горького. Он не называл, как Ильич, эти просьбы «пустяками» и «зряшной суетней». Неожиданные на первый взгляд взлеты и падения Томского, Бухарина, Радека объясняются именно хитрой сталинской игрой, в которую, как король в шахматах (самая слабая, но самая важная фигура), был втянут Горький. Сталин использовал его, а Горький думал, что обыгрывает Сталина.
Видный советский чиновник, один из создателей Союза писателей, автор термина «социалистический реализм» И. М. Гронский потом вспоминал: «Сталин делал вид, что соглашается с Горьким. Он вводил в заблуждение не только его, но и многих других людей, куда более опытных в политике, чем Алексей Максимович. По настоянию Горького Бухарин был назначен заведующим отделом научно-технической пропаганды ВСНХ СССР (затем главным редактором газеты „Известия“. — П. Б.), а Каменев — директором издательства „Академия“».
После смерти Горького обоих казнили.
Свой 60-летний юбилей в марте 1928 года Горький отмечал за границей. Его чествовали писатели всего мира. Поздравительные послания пришли от Стефана Цвейга, Лиона Фейхтвангера, Томаса и Генриха Маннов, Герберта Уэллса, Джона Голсуорси, Сельмы Лагерлёф, Шервуда Андерсона, Эптона Синклера и других.
И в это же время во многих городах и селах Советского Союза, точно по мановению волшебной палочки, открывались выставки, посвященные жизни и творчеству Горького, состоялись лекции и доклады, шли спектакли и концерты, посвященные юбилею «всенародно любимого писателя».
20 мая в Риме Горький, как уже писалось, встречается с Шаляпиным и безнадежно уговаривает его ехать в СССР. 26 мая в 6 часов вечера Горький поездом выезжает из Берлина в Москву. В 10 часов вечера 27 мая он сходит на перрон советской станции Негорелое, где для него уже организован митинг.
Горький вернулся. Но «условно».
Одним из главных условий соглашения между Горьким и Сталиным был беспрепятственный выезд в Европу и возможность жить в Сорренто зиму и осень. В 1930 году Горький даже не приезжал в СССР по состоянию здоровья. В 1931 году он «как бы» вернулся окончательно, но на том же условии. Сталин соблюдал условие до 1934 года, пока окончательно не понял, что использовать Горького в полной мере ему не удается. С другой стороны, Горький понял политику Сталина в отношении себя и «оппозиции». Отношения между ними натянулись. И тогда Горького «заперли» в СССР. Фактически посадили под домашний арест.
Конец Горького
О последних годах жизни Горького, о его роли в культуре и внутренней политике в СССР и, наконец, о его отношениях со Сталиным написано немало. Мы не найдем ни одной серьезной книги о Сталине, где так или иначе не присутствовало бы имя Горького. И наоборот: говорить о конце Горького вне его
