интеллигентный человек считал неприличным высказывать в обществе».
Происходило, короче говоря, то, что с пророческой ясностью предвидел ещё Н. К. Михайловский, предсказавший и дикий шовинизм выродившихся славянофилов, и общий разброд мыслей в ближайшем будущем. В мыслях европейцев относительно России тоже была путаница. Многие вообще считали, что западный христианский мир кончается на восточной границе Польши. В 1888 году в Европе вышли две книжки. В одной говорилось о том, что Россия стремится поднять на Сарматской низменности массы и направить их против любой правительственной власти Запада, что она хочет воздвигнуть новый славянский мир на развалинах Германии и тогда, по мнению автора, в Европе наступит господство социального равенства, азиатского бесправия, византийской бесчастности. Автор другой книги пророчествовал: мол, наступит время, и европейцы поймут, что были счастливы, когда между ними и китайскими полчищами находилась Россия.
Прошли годы, до китайских полчищ дело не дошло, а вот в передел мира европейскими державами Россия была втянута.
Великих праздников в жизни москвичей за последнее столетие было несколько. Был праздник в 1917 году, когда победила революция, был праздник в 1936-м, когда победил социализм, был — в 1945-м, когда мы победили фашизм, был праздник и в 1993-м, когда победила демократия. Однако каждый раз нам что-то мешало радоваться от всей души. Всегда оставалось место для недовольства, грусти и сострадания.
В середине 10-х годов XX века уходила навсегда в прошлое царская Россия, заканчивалось «мирное время» с его блеском и нищетой, бесправием и свободой, дикостью и культурой. Уходило в прошлое время больших семей, милого уюта старых московских квартир, многолюдной дачной жизни, искренних и чистых помыслов молодёжи и патриархальной набожности стариков. Уходило в прошлое время, когда у части русских людей благодаря отбору поколений, благовоспитанности и стремлению к справедливости стали благородными, одухотворёнными лица.
Большинством людей не так часто владели возвышенные мысли. И всё-таки какие-то вопросы о смысле жизни, о своём месте в этом мире люди тех лет нет-нет да и задавали себе. Вот фраза из 1903 года, занесённая в записную книжку неизвестным мне человеком: «Полезно страдать, хотя и трудно переносить страдания… В сравнении со зверем человек урод… Разоблачайте меня, а я, однако, горжусь тем, что на основании своей системы мог не верить в Бога». Что за система, избавляющая от веры, принимающая, как должное, страдание и презирающая человека? Ницшеанство, что ли? Нам теперь это трудно понять. То ли дело зарисовки событий, здесь не надо ломать голову. В 1905 году сделаны такие записи: «Сегодня, 19 мая, на Ямской улице ко мне подошла старуха с сеткой в руках и сказала: „Барин, дорогой, откупори шкалик, а то у меня рука болит…“», а далее: «Мы дожидаемся, когда за нас всё сделает рабочий. Мы воспитаны на конфеточках да на пряничках. Только говорим о свободе, а о том, как бы мужику земли — никто… Евангелие — это самая революционная книга в мире…»
А далее автор записок возвращает нас к вопросу о человеке и животном и вот как он рассуждает: «Как же ты собаку жалеешь, а человека — нет? — Человек сволочь, он может защищаться, к его услугам полиция, закон, а у собак нет ничего».
И снова неприязнь и недоверие к людям. Запись диалога:
«
После этого такое рассуждение: «Опасно быть революционером и… градоначальником. Только одно хорошо, другое скверно».
В записной книжке нашёл я и старый анекдот, вызванный убийством великого князя Сергея Александровича. Запись такая:
«
По этому поводу по Москве ходила ещё и такая шутка: говорили, что тогда, при взрыве, «великий князь впервые в жизни пораскинул мозгами». Внёс владелец записных книжек и ходившую тогда по Москве шутку Гиляровского по поводу болезни «бери-бери» (эту болезнь, как известно, вызывал недостаток витамина «В» в организме, и она была распространена на Дальнем Востоке). Гиляровский сказал тогда: «Японцы от неё умирают, а русский чиновник живёт». Вся разница была в ударении: в названии болезни оно ставилось на первом слоге, а когда речь шла о деятельности российских взяточников — на втором.
А вот записная книжка за 1908 год. Наступило время реакции на прошедшие революционные встряски. Изменились жизнь и настроение людей. «А я, — читаем мы, — никогда в Бога не верил, а теперь, живя с простым народом, ощущаю желание молиться… Жажда служить народу, принести пользу отечеству кончилась сразу… Приходили и забирали только что вступившего в революционный кружок».
Автор записных книжек пускается в рассуждения о взаимоотношениях простого народа и интеллигенции. Тогда это была популярная тема. Он пишет: «…В древние времена носительницей религиозных идеалов была народная масса, потому что способом распространения их была проповедь не печатная, а устная. Устная проповедь сначала доходила до слуха народа, а уж потом до интеллигенции. Теперь устной религиозной проповеди совсем нет, есть проповедь социальная, но не устная, а печатная, и в таком виде она доступна прежде всего интеллигенции, а потом народу… Мы все думаем одно и то же, только высказываем свои мысли в разных формах. Кто не хочет добра человечеству?.. Один мужик верит, ждёт, что должна быть на земле другая жизнь. Другой верит только в загробную, интеллигентный человек — в социализм — всё сие одно и то же, сознание, разум ведёт человека к одной точке… В раннюю пору приходится человеку пережить три степени идолопоклонства: в Бога, в людей и в себя… У человека нет и не может быть счастья — его нужно завоёвывать, а перед тем как его завоюют люди, мир переполнит скорбь».
От размышлений записи возвращают нас к жизни, и мы читаем: «Как мы праздновали юбилей Толстого[91]. Я занял 25 копеек и пошёл купить газеты. Газеты у Шимоева были все распроданы, несмотря на то, что их час назад только получили. Я пошёл в киоску, — она закрылась за распродажей газет. Газетчики просили возвышенную цену (за „Русское слово“ — 10 копеек). Ещё были две газеты „Голос Москвы“. Платить дорого не хотелось, потому что на 25 копеек можно было купить только 2 газеты. Тем не менее „Русское слово“ я купил, а за остальными пошёл в другую киоску. Там кроме „Русского слова“ и „Раннего утра“ ничего не было. Я купил и чтением этих газет вечером мы почтили Л. Н.».
И вот, наконец, 1 августа 1914 года — война. Думал ли кто тогда, что этот день открывает в России бесконечную полосу войн и насилий и что настало в стране весёлое время для смерти, когда та, сладко потянувшись и захрустев косточками, смогла радостно, как когда-то во времена чумы, сказать: «Господи, хорошо-то как!»
Убийство в боснийском Сараеве наследника Австро-Венгерского престола, эрцгерцога Франца Фердинанда, сербским националистом Гаврилой Принципом положило начало мировой войне и развалу Австро-Венгерской империи, которую ещё не так давно старался сохранить наш Николай I. Теперь Австрия была врагом России, а все наши симпатии были на стороне православных сербов. Монархическая солидарность уступила место религиозной. Когда Австрия объявила Сербии войну, один видный представитель сербского посольства в Москве на вопрос российского газетчика заявил, что война между Австрией и Сербией не будет локализована и что начало этой войны означает также и начало огромного пожара, который охватит всю Европу. «Результаты и последствия этого пожара, — сказал тогда дипломат, — предвидеть нельзя, но последствия его будут огромны». И он оказался прав.
В записных книжках нашего неизвестного знакомого появились в то время новые записи.
«Вчера, — гласят наспех начертанные каракули, — во втором часу, в открытые окна доносились раскаты крика манифестантов: „Ура!“.
…Идя по Цветному бульвару, я видел, как молодые люди без шапок пели „Царю небесный“… Швейцар говорил, что все русские пойдут бить немцев и что война будет народной… На улице озорная толпа что есть силы кричит: „Шапки долой!“ Один снимает. „Ха-ха-ха! Хоть один да послушался!“»
Газеты писали: «Вечером на Чистопрудном бульваре собралась громадная толпа детей и
