основательностью старого казака пойдут в дело, и крымские татары, как бы они ни были переменчивы, немало потрудятся на пользу гетманских замыслов.
Принадлежа к старшине, Хмельницкий исправно служил польским королям и даже обнажал саблю против сечевиков, непослушных порядкам Речи Посполитой. Он стал известен королю Владиславу, который пытался использовать авторитет Хмельницкого в своих интересах. Другой вопрос, что Хмельницкий оказался неподходящей фигурой на роль марионетки. Напротив, он повернул королевские планы к своей выгоде.
В планах Владислава запорожцам отводилась сомнительная роль застрельщиков войны. Их морские экспедиции должны были вызвать ответные репрессивные действия турок и татар, которые, в свою очередь, оправдывали в глазах шляхетства несанкционированные военные приготовления короля и даже саму войну. Но для этого следовало столковаться с запорожцами. В апреле 1646 года несколько человек казацкой старшины, среди которых был и Хмельницкий, тайно встретились в Варшавском замке с королем. Владислав, прекрасно осведомленный о сокровенных желаниях Войска, обещал восстановить казацкие вольности и увеличить реестр. Обещаны были также средства для строительства стругов-чаек и покупки военных припасов. Взамен казаки должны были отправиться в набеги на владения Порты. В заключение аудиенции старшине было вручено знамя — королевское «благословение» на будущие походы. Но планы Владислава рухнули. В потоке упреков, которые обрушились на королевскую голову, припомнили и приязнь Владислава к казакам: король желает обратить «хлопа в шляхтича, а шляхтича в хлопа»!
Принужденный отступить, Владислав все же надеялся на казаков. Однако старшина, за редким исключением, отшатнулась от короля. Раздумывал и колебался и Хмельницкий. Сохранилось свидетельство, что коронный канцлер Оссолинский, поддерживающий в то время Владислава, в августе 1647 года предлагал Богдану от имени короля гетманство и деньги на «охотчие казацкие войска».
Все эти события совпали с переменами в личной жизни Хмельницкого. Вражда с чигиринским подстаростою Чаплинским обернулась разрушением всего, что было создано им на протяжении многотрудной жизни. Наезд, разорение и отчуждение владения Богдана Суботово; смерть младшего сына, избитого слугами подстаросты; похищение сожительницы сотника; наконец, тщетные попытки найти управу и защиту, закончившиеся обращением к королю. По преданию, Владислав, расписываясь в полном своем бессилии, будто бы посоветовал Богдану полагаться не на закон, а на силу.
Столкнувшись с обстоятельствами жизни Хмельницкого, соблазнительно связать последующие события именно с этой личной трагедией. Но подчеркнем иное: теснейшую связь личной драмы будущего гетмана с порядками, которые утвердили на Украине «Коруна Польская» и панское владычество. Хмельницкий оказался беззащитным, потому что, принадлежа к казачеству, он волей судьбы столкнулся с этим порядком. Панский каток прошелся по нему, как прокатывался по всему казачеству. Его злоключения лишь оттеняли общее бесправие, распространявшееся даже на старшину, если она только не пресмыкалась, не искала покровительства у панов и не держала в жесткой узде свою же братию, «вольных лыцарей».
Уже по дороге домой из Варшавы Хмельницкий, растерявший последние иллюзии, стал готовить восстание. Сыскать нужные зажигательные слова оказалось нетрудно: обиды были налицо, а у иных и на лице — панская плеть уравнивала казаков с хлопами. Агитация Богдана не осталась незамеченной. Преследования и нависшая угроза смертной казни побудили его к побегу в Запорожскую сечь. Кипение в Сечи способствовало задуманному.
Число сторонников Хмельницкого множится. Однако этого еще недостаточно для успеха: очередное повторение прежних выступлений, во главе которых оказывались люди храбрые, но политики никудышные, было обречено на неудачу. Но Хмельницкий умел видеть много дальше кончика казацкой сабли. Опытный и изворотливый политик, он понял, что без всенародной поддержки, с одними лишь призывами к отмене ограничений 1638 года и восстановлению войсковых вольностей, ему едва ли удастся победить. Поняв же это, не побоялся обратиться к народу.
Вопреки многочисленным легендам об украинском казачестве как яром защитнике угнетенных селян, на самом деле, оно преследовало в первую очередь свои узкие, корыстные цели. Особенно это относится к казацкой старшине. Раздувая огонь народного восстания, Хмельницкий и его окружение меньше всего думали об уничтожении панского гнета над селянами. Народ был средством, способом справиться или, по крайней мере, «столковаться» с неуступчивыми панами. По замечанию исследователя истоков «украинского сепаратизма» Н. И. Ульянова, «не о свободе шла тут речь, а о привилегиях. То был союз крестьянства со своими потенциальными поработителями (то есть со старшиной. —
Хмельницкий искал союзника не только в народе. Его интересовал и международный «расклад», возможные противники и союзники в борьбе с Речью Посполитой. Но в 1648 году его взгляд обращен вовсе не на Москву, а в Крым. Во-первых, потому что из Сечи до Крыма много ближе. Во-вторых, потому что у него на руках важнейшие козыри, с помощью которых можно договориться с ханом. Из Сечи Хмельницкий лично отправился в Крым. Не колеблясь, он раскрыл все «коварные замыслы» короля относительно «турецкой войны» и, по-видимому, предъявил даже похищенные королевские универсалы. Воинственный хан Ислам- Гирей был возмущен. Он отправил в помощь казакам перекопского мурзу Тугая-бея с ордою[219].
По возвращении Хмельницкого в Сечь 19 апреля 1648 года войсковой круг выкрикнул его гетманом. Но Богдан был не из тех, кто терял голову от одного вида бунчука и гетманской булавы. Ему нужна власть прочная, не подверженная сиюминутным настроениям. А такую власть могла дать лишь общеказацкая поддержка. Богдан объявляет: гетманом он станет, лишь получив на то согласие не только сечевиков, но и городового казачества. Этот демонстративный отказ от войсковых клейнот не менял, однако, сути дела: в Сечи Хмельницкий верховодит, ему повинуются.
Известия из Сечи встревожили коронного гетмана Потоцкого. По опыту прежних лет он знал, как важно подавить мятеж в зародыше. Буйные сечевики его пугали. Но куда страшнее казалось украинское множество. «Число его сообщников простирается теперь до 3000, — пишет он королю о Хмельницком. — Сохрани Бог, если он войдет с ними на Украину, тогда эти три тысячи возрастут до ста тысяч». По всей Украине у сельчан и мещан отбирали оружие. Только во владениях Вишневецких у холопов было конфисковано сотни пищалей. Но сколько оружия было припрятано до заветного часа?
Еще до первого столкновения заколебались реестровые городовые казаки, готовые отпасть от Потоцкого. В их среде появились агенты Богдана. Они хорошо знали, на какие тайные пружины надо надавить: «За чем лучше вам стоять: за костелами или за церквами Божими? Короне ли польской пособлять, которая платит неволею, или матери своей Украине?» То были веские аргументы.
В начале мая 1648 года последовало победоносное для казаков сражение при Желтых Водах. Затем Хмельницкий настиг отступавшего Потоцкого при Корсуни. От былой шляхетской спеси не осталось и следа. Пятнадцатитысячное войско сечевиков в сознании шляхтичей разрослось до стотысячного войска, а одна перекопская орда превратилась в бесчисленные орды крымского царя. Поражение поляков было полным. В плен попали оба коронных гетмана. Вся Украина воспрянула духом и взялась за оружие.
«Теперь каждый крестьянин — наш враг, каждое селение, каждый город мы должны считать вражеским отрядом», — писал в Варшаву киевский воевода Криштоф Тышкевич. Это не было преувеличением. По всей Малороссии действовали «загоны» — казацкие и крестьянские отряды, расправлявшиеся с католической шляхтой. Уцелевшие владельцы имений должны были спасаться бегством.
Судьба как никогда была благосклонна к старому гетману. В самый ответственный момент смерть Владислава IV привела к очередному параличу власти. Хмельницкий выигрывал не только сражения, но и время, столь необходимое для того, чтобы осмотреться и укрепиться.
В Варшаве в это время по обыкновению много кричали об опасности для Отечества и при этом мало что делали, чтобы его спасти. Руководствуясь больше амбициями, нежели государственной целесообразностью, во главе наскоро сбитого шляхетского ополчения Сейм поставил сразу трех полководцев из числа крупнейших магнатов Речи Посполитой — князя Доминика Заславского, Миколая Остророга и Александра Конецпольского. Первый, далекий от ратных дел, славился изнеженностью; второй — безрассудной храбростью; третий — ученостью, вовсе не связанной с военным дарованием. В итоге получалось скорее не сложение умов, а вычитание. «У панов Бог ум отнял, каждый хочет быть старшим, а
