В 1668 году разинцы разорили ряд городков и селений от Дербента и Баку до Решта. Правда, в Гилянском заливе, под Рештом, их подстерегала неудача. Жители, нарушив договоренность, врасплох напали на казаков и перебили до четырех сотен человек. Зато под Фарабатом атаман отплатил им той же монетой. Стороны начали не со столкновений, а с обмена товарами. Разин выждал подходящий момент и тронул колпак — дал сигнал к выступлению. Вольница повыхватывала оружие и кинулась на персов.
С самого начала похода перед казаками встала проблема базы. Требовалось спокойное и безопасное место, где можно было подлатать струги, сложить награбленное, перевести дыхание. С приближением осени эта проблема вышла на первый план. Конечно, можно было вернуться в Яик. Но кто знает, чем он их встретит — радостными криками сторонников или ружейной стрельбой новых стрельцов-годовальщиков? Да и боязно было вспугнуть удачу, прерывая поход.
По прошлому опыту казаки знали, сколь сокрушительный урон может нанести неудачная зимовка. В 1660/61 году зимовавший на острове атаман Паршика уложил в песчаную землю до пяти сотен товарищей. Чтоб получить «крепкий остров», Разин еще весной пошел на уловку. Он стал вести переговоры о подданстве и даже послал в шахскую столицу Исфаган посольскую станицу. Шахское правительство раздумывало. Сомнения, если они и были, рассеяло царское посольство. Москва дорожила персидским торгом и дружественными отношениями с шахом. Потому приехавшие посланцы «воровской замысел» разоблачили и уверили в ненадежности казаков. Вся их станица по приказу шаха была казнена. Таким образом, голытьбе объявлялась беспощадная война. И царь был готов помочь в этом. Любезность Алексея Михайловича простиралась до того, что он включил в состав посольства шотландца на русской службе полковника Пальмера. Под его присмотром шахское правительство должно было строить суда против казаков.
Казаки зазимовали на полуострове Миян-Кале. Весны дожидались с нетерпением — место оказалось гнилое, плохо было с водой и съестными припасами. Весной 1669 года в надежде подкормиться поплыли к туркменскому побережью Каспия. Но теперь все давалось труднее — везде их поджидали шахские войска и враждебное, готовое постоять за себя население. В одной из схваток погиб атаман Сергей Кривой.
Разин принужден был отойти к западному побережью. Более двух месяцев казаки простояли на Свином острове, южнее Баку. В июле 1669 года сюда подошла шахская флотилия под командою Мамед-хана — около полусотни судов, 3700 гребцов и воинов. Разин стал уходить в море. Преследуя казаков, Мамед-хан соединил свои суда цепями. Он, по-видимому, собирался вылавливать разинские струги, как рыбу, — неводом. Этот неудачный маневр, сковавший в прямом смысле слова шахские суда, обернулся катастрофой. Разин тотчас воспользовался малой подвижностью противника: развернулся и навалился на неприятельские корабли. Из шахского флота уцелело лишь три корабля, на одном из которых бежал Мамед- хан. Казакам досталась богатейшая добыча, много пленных, среди которых оказался сын хана и, по преданию, его дочь — персидская княжна, которую Стенька якобы бросил в Волгу, потакая зароптавшим товарищам.
Победа, однако, дорого стоила. Пора было всерьез подумать о возвращении домой.
В августе 1669 года 22 казацких струга неожиданно появились в устье Волги. Они встали в урочище Четыре Бугра с намерением выяснить обстановку. Это, впрочем, не мешало им заниматься прежним промыслом: казаки разбили патриарший учуг (участки для ловли рыбы) и взяли два персидских буса с товарами, среди которых оказались даже шахские подарки Алексею Михайловичу.
Едва известие о разинцах достигло Астрахани, как навстречу им выступил воевода князь С. Львов. Увидев приближавшуюся царскую струговую рать, казаки побежали в море. Следом за ними на легком суденышке погнался сотник с «милостливой» грамотой. Для вольницы это оказалось приятной неожиданностью. Им было невдомек, что Москва мерила происходящее на свой аршин. Конечно, было бы соблазнительно поквитаться с ворами-казаками в полной мере — застенком и топором, в назидание всем остальным. Однако этот устрашающий принцип уступил место соображениям иного порядка: в условиях непрекращавшейся «шатости» на Украине и нараставших трений с Турцией приходилось думать о возможной реакции Дона. Милосердие, которое ведет к раскаянию и смирению, было признано лучшим средством, чем казни и опала. Так посчитали в Москве. Разин же, по-видимому, усмотрел в этом не только очередной счастливый поворот судьбы, а и слабость правительства. Оно ему потакает, оно его боится!
Переговоры со Львовым окончились челобитьем казаков, которые просили «вины их им отдать» и «на Дон их отпустить с пожитками», а там-де они станут верно служить государю. По прибытии в Астрахань Разин обещал выдать все орудия, а в Царицыне и струги. «Зипуны» и «ясырь» оставались у казаков. Наконец, вольница не распускалась, а сохранялась как войско. Последнее вызвало в Москве большое неудовольствие. Но легко было столичным думным и приказным чинам упрекать астраханских воевод в слабости, когда те имели дело с сотнями чувствующих свою силу и поддержку казаков. К тому же Разин хорошо знал законы обхождения с воеводами и при первой встрече богато одарил любостяжательного С. Львова. В Москве, уже во время разинщины, заговорят о «князе Семенове братстве с вором Разиным», что вызовет настоящий приступ гнева у Алексея Михайловича. Царя не умилостивит даже гибель князя, и он прикажет конфисковать у наследников Львова часть его имений.
В двадцатых числах августа Степан Разин в знак смирения положил к ногам боярина Прозоровского бунчук походного атамана и десять знамен. Отдал и орудия. Однако далеко не все условия относительно выдачи пленных и оружия были соблюдены. Астраханские власти бранились, но нажимать на вольницу опасались — боялись новой «шатости». Такая снисходительность приносила большой вред. Низы почувствовали, что на волжском берегу, у казацких стругов, объявилась сила, перед которой заискивают даже воеводы.
Поход за зипунами многого стоил. Хорошо стала видна повадка и удаль Степана Разина. Отныне все знали цену друг другу: казаки — Разину, Разин — казакам. Воровская вольница свалилась на Астрахань как снег на голову — обогатившаяся, дерзкая, задиристая. Казаки ходили в богатом платье, карманы были набиты драгоценными каменьями. Разина величали батюшкой и кланялись, точно знатному боярину или даже царю — поясно, в ножки. Про струг атамана катилась молва, что канаты на нем шелковые, а паруса — камчатные. В глазах голытьбы Стенька обретал силу богатырскую, возможности неограниченные. Еще совсем недавно вольница била и «сажала в воду» начальных людей, а теперь все им было прощено и забыто. Получалось: один раз попробовали — удалось, отчего не попытаться в другой раз?
В советской историографии поход казаков в 1667–1669 годах обыкновенно рассматривался как первый, подготовительный этап к крестьянской войне. Отсюда — поиск некоторого организующего начала, антикрепостнической идеологии. Едва ли это оправдано. Удача и безнаказанность — вот два притягательных момента для участников и современников похода. Позднее, помноженные на ненависть к изменникам-боярам, они оказались достаточными, чтобы привести под знамена Степана Разина сотни и тысячи людей. Все надеялись на удачливость и силу Степана Тимофеевича, все видели в нем грозного мстителя за обиды и унижения.
4 сентября атаман покинул Астрахань и двинулся на Дон. На волжских просторах казаки повели себя так, будто никаких вин за собой и не признавали. Разбивали встречные торговые струги, принимали в свои ватаги охотников. Прозоровский попытался было урезонить казаков — послал вдогонку дворянина с увещеваниями. «Скажи своему воеводе, что он дурак и трус, — отвечал Степан Тимофеевич, невольно выдавая свои потаенные думы. — Я сильнее его и покажу, что не боюсь не только его, но и того, кто выше! Я рассчитаюсь с ним и научу их, как со мной разговаривать!» Слова эти оказались пророческими. Как в плане личной судьбы астраханского воеводы, так и в смысле дальнейшего развития событий.
Выше Царицына буйная ватага повернула на Дон. Но не для того, чтобы разойтись. Близ Кагальницкого городка они нашли остров и сели в «земляных избах» ждать весны следующего, 1670 года. Надо было иметь авторитет Степана Разина, чтобы удержать отягощенную добычей вольницу в одном месте. Атаману это, кажется, вполне удалось. Больше того, к нему со всех сторон стекались люди — показачиться и «поворовать». «Без воровства, конечно, не будет», — сокрушались приказные люди, ошибавшиеся не в содержании, а в масштабах будущего «воровского завода».
Разин, отправившийся в Черкасский городок, вел себя независимо и открыто перечил старшине. На войсковом круге натравленное им казачество расправилось с царским посланцем, жильцом Герасимом Евдокимовым, которого атаман объявил боярским лазутчиком. «Владей своим войском, а я буду владеть своим», — якобы пригрозил Степан Тимофеевич Корниле Яковлеву, вздумавшему упрекнуть его в самоуправстве. Конечно, подобными поступками и заявлениями Разин решительно обрывал нити, которые
